Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— Можно, конечно, и так, — неопределенно высказался Попов. — Только я не пойму, зачем нам самим усложнять это дело? По–моему, коль есть директива, то надо не мудрить, а прямо выполнять ее! Вызвать взвод красноармейцев и дело с концом.

— Говори яснее: ты против, что ли?

— Да нет, не против… Раз большинство «за», то и я не против. Только я имею на этот счет свое особое мнение.

— А на какой счет у тебя, Егор, нет «особого мнения»? — спросил Дорошин и рассмеялся довольный своим вопросом.

— Свое мнение, Христя, неплохо бы иметь и тебе! — не остался в долгу Попов, по привычке настраиваясь на препирательства, но товарищи запротестовали:

— Хватит вам! Нашли время.

Предложение Анохина было принято единогласно, и после перекура члены губисполкома отправились на закрытое пленарное заседание.

Балашов медлит. Двадцать четыре члена губисполкома из тридцати молча сидят в ожидании. Секретарь Смелков, пристроившийся сбоку у председательского стола, пошелестел бумагами и замер с карандашом наготове, а Балашов словно не замечает ни собравшихся людей, ни этого вежливого намека. Он упорно смотрит на тяжелую, плотно закрытую дверь…

— Пора, — вполголоса напоминает Смелков. — Больше никого не будет…

— Да–да, — торопливо спохватывается Балашов, окидывает взглядом кабинет и поднимается. Секунду–другую он смотрит на лежащий перед ним листок бумаги, потом глухим, сдавленным голосом объявляет:

— Пленарное заседание разрешите считать открытым…

Многим из левых эсеров явно не по нраву такое поведение их лидера. Особенно — Садикову, который исподлобья мрачно следит за председателем и досадливо сопит.

Пора бы объявить повестку дня, а Балашов снова медлит. Большевики терпеливо ждут. Абрам Рыбак, не зная, чем заполнить неловкую паузу, лихорадочно шарит по карманам, достает какие–то бумажки, перебирает их и снова рассовывает по местам.

Но в следующую минуту всем становятся понятными причины столь странного поведения Балашова. Медленно и подчеркнуто скорбно он произносит:

— На днях мы проводили в последний путь славного товарища, видного функционера нашей партии, неожиданно скончавшегося члена губисполкома Алмазова… Предлагаю почтить его память вставанием.

Левые эсеры дружно и даже как–то обрадованно встают. Садиков уже не скрывает своего удовлетворения артистической находчивостью Балашова, с вызовом посматривает на большевиков.

Те тоже поднимаются, несколько секунд стоят в молчании.

— Прошу садиться!

Балашов делает легкий жест рукой и продолжает:

— Наша фракция предлагает вместо покойного товарища Алмазова включить в члены губисполкома присутствующего здесь члена нашей партии товарища Хрисанфова.

Он испытующе смотрит в глаза Анохину, ожидая возражений. Петр Федорович, слегка усмехнувшись столь тщательно разыгранной сцене, тут же заявляет, что фракция большевиков возражений не имеет.

— Одновременно мы предлагаем решить вопрос о выделении пособия семье покойного, — добавляет Балашов.

— Да–да, — неожиданно вскакивает Садиков и, словно бы предвидя возражения, восклицает: — Товарищ Алмазов всю жизнь честно и преданно отдал делу революции, интересам трудовых классов. Он был поэтом, истинным глашатаем свободы, борцом против самодержавия. Его стихи будили народ, звали…

Этого Анохин уже не смог выдержать.

— Вы имеете в виду его книгу «Живые цветы»? — перебил он, с усмешкой глядя на Садикова.

— Какую книгу? При чем здесь книга? — оскорбленно закричал тот. — Почему вы не даете говорить?

— Стоит ли говорить так долго? — Анохин поднялся и пояснил: — Против полагающегося в таких случаях пособия никто не возражает. А что касается «глашатая свободы» и «борьбы против самодержавия», то тут покойный действительно ни при чем. Может, поэт он был и неплохой, а революционер явно никудышный. Два года назад выпустил здесь же в губернской типографии свою единственную книгу с посвящением великому князю Николаю Николаевичу…

— Эта книга пронизана патриотическим чувством! — не унимался Садиков. — Надо отличать поэзию от лозунгов!

— Если патриотизм и верноподданнические излияния, но вашему мнению, одно и то же, то не лучше ли последовать поговорке — о покойном или хорошее, или ничего. Я — за последнее. Повторяю, против пособия мы не возражаем. Не пора ли перейти к делу.

Балашов доволен примирительным тоном Анохина и согласно кивает головой.

На повестке дня три вопроса: утверждение протоколов предыдущих заседаний, формирование Совета народного хозяйства губернии и текущий момент.

Протоколы единогласно утвердили, вопрос о совнархозе, по предложению большевиков, перенесли на следующее заседание, и Балашов объявил обсуждение последнего пункта повестки дня…

И тут произошла новая сцена.

В кабинете было душно, Как только Балашов объявил третий вопрос, большевик Иван Данилов, без всякой задней мысли, встал и, подойдя к окну, распахнул его.

— Закройте окно! — словно ужаленный, закричал Садиков. — Вы ведь знаете, что я не выношу сквозняков.

Данилов принял это за шутку. День стоял изнуряюще жаркий. Круглая площадь и сейчас была залита предзакатным солнцем, в комнату снаружи повеяло не столько прохладой, сколько приятной вечерней свежестью.

— Я прошу немедленно закрыть окно! — Садиков чуть ли не дрожал от гнева. — Вы нарочно хотите, чтоб я покинул заседание. Вы все делаете во вред! Товарищ Балашов! Если сейчас же окно не будет закрыто, я немедленно уйду! Вы видите, что я даже летом вынужден ходить в валенках, а они нарочно создают сквозняки.

Данилов недоуменно пожал плечами и затворил окно, но и это не успокоило Садикова. Он продолжал что–то ворчать об уважении к людям, о том, что отсутствие навыков истинного демократизма сказывается и в таких вот мелочах, когда некоторые, не считаясь с мнением других, позволяют себе делать все, что им заблагорассудится…

Слушать подобную болтовню было стыдно, но большевики терпеливо и молча ждали, когда же Балашов прервет наконец своего соратника.

Кое–как Садиков угомонился, и председатель объявил, что слово предоставляется фракции большевиков. Твердо убежденный, что выступать будет Анохин, он прямо обратился к нему:

— Пожалуйста. Мы слушаем вас, Петр Федорович…

— Почему меня? — спросил Анохин. — От фракции будет выступать товарищ Парфенов.

— Ах, прошу прощения. Пожалуйста, Валентин Михайлович…

Парфенов встал:

— Как было решено на прошлом заседании губисполкома, мы ждем от фракции левых социалистов–революционеров объяснений об отношении фракции к событиям а Москве, к событиям на Мурмане и к линии поведения их ЦК.