Евгения Гинзбург - Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

С ней вместе по этапу гнали тоже бывшую лагерницу Ариадну Сергеевну Эфрон, дочь Марины Цветаевой. Они подружились и в Туруханске поселились вместе. Жили в хибарке на берегу Енисея, зимой — погребенные в снегах, весной — осажденные водой, подступавшей к самому порогу. И предписано было так жить вечно, до самой смерти. Но смерть другого человека стерла это предписание. Сначала уехала Ариадна Сергеевна и, получивши реабилитацию, похлопотала за свою подругу. И в 1956 году Ада Александровна вернулась наконец в Москву.

Говорит она о том, что с ней случилось, без горечи, вспоминает красоту северного края, с юмором рассказывает забавные эпизоды и не жалуется ни на здоровье, которое, к счастью, сохранилось, ни на судьбу, которая сломалась.

После встречи в Тарусе житейские обстоятельства нас надолго разлучили. Увиделись мы лишь через 16 лет. За это время Ариадна Сергеевна умерла. С 1975 года Ада Александровна осталась совсем одна. Но у нее было дело, которому она себя посвятила: написала воспоминания о пережитом совместно с Ариадной Сергеевной, поставила в Тарусе на ее могиле монументальный памятник — памятник не только ей, но и ее трагически погибшим родителям, зарытым в безвестных могилах.

Трудный жребий достался Аде Александровне, но энергию, мужество, любовь к жизни она сохранила.

Нина Елина. 1988 год

Апрель в этот год выдался хорошим. С утра пригревало солнце. Наст был надежным, и идущий по нему не проваливался, а лужи за ночь затягивались крепким льдом.

К полудню перламутровые тона неба менялись и постепенно становились ярче, переходя в розово-голубые, потом в льдисто-голубые, густея, они приобретали фисташковые и фиолетовые оттенки. Ярко-синего неба, как у нас на юге, я не помню, и казалось, все кругом носило отпечаток лежащего на земле снега.

Енисей, который угадывался между берегами, заросшими ветлами и тальником, был безмятежно тих и спокоен. Снег к полудню так ослепителен, что становилось больно глазам, а подтаявшие и посиневшие колеи дорог, ведущие к противоположному берегу, походили на длинные щупальца, протянувшиеся от Туруханска и ползущие в глубь зарослей. По дорогам этим вывозили сено, заготовленное за лето по береговым болотцам и кочкам. А неубранное сено, сложенное в стога, сносилось первым весенним половодьем. Кочки, похожие на неровные столбики, поросшие жесткими травами и мхом, возвышались над сырой болотистой почвой. Они, эти кочки, были жесткими, не разваливались под ногами, а слегка прогибались, и, чтобы ходить по ним, требовалось умение, надо было, перепрыгивая, быстро двигаться по подвижному верху, не соскальзывая и не проваливаясь, так как потом, с земли, залезть на такой подвижный и скользкий бугорок было очень трудно. Зимой промежутки между кочками забивало снегом, превращая все в плотную, ровную снеговую поверхность.

В апреле прибрежный лес был еще скованным, но на высоких кустах у берега уже появлялись зеленоватые припухлости новых побегов.

Сам Туруханск становился как бы шире и выше. Снег слеживался, оседал, обнажались ступеньки крылец и нижние венцы домов с отваливающейся местами штукатуркой. Поселок хотя и терял свою зимнюю чистоту, но был уже более обжитым и приветливым.

На завалинках и крылечках появились старухи, за ними из сеней выползали подросшие маленькие дети, просидевшие в темноте и взаперти целую зиму. Они делали в негнущихся валенках свои первые шажки в неведомый и радостный мир. Шажки очень часто не получались, и, постояв на пороге перед спуском с крыльца, малыши становились на четвереньки и на животе сползали по ступеням. Щенки, пушистые, толстые и неуклюжие, сползали со ступеней таким же манером — на животе, слегка повизгивая от удовольствия и оставляя на ступеньках маленькие круглые лужицы с пятачок. Старухи, малыши и щенки — в полной гармонии с окружающим миром. А собаки в Туруханске были самые разные: от обыкновенных дворняжек до настоящих сибирских лаек. Лайки были коренасты, на низких, немного загнутых внутрь лапах, очень широкогрудые, с необычайно густой жестковатой шерстью, под которой еще был слой более короткого и мягкого подшерстка, до которого не всегда можно было добраться пальцами. Подшерсток этот вычесывался и шел на пряжу.

У лаек не было вовсе сторожевого инстинкта. Помню, как, войдя в дом к сапожнику в поздний зимний час, я привычно обмела веником снег с валенок, вытерла ноги в темных сенях о что-то мягкое и, мне показалось, шевелящееся и была удивлена словами: «Когда пойдете обратно, не споткнитесь о собаку на пороге — в избе для нее жарко, и она всегда там лежит»…

Узнавали лайки своих прежних хозяев через годы, молча сзади сильно тыкались носом под колени, заставляя человека от неожиданности сесть на землю. Так узнавали меня выросшие щенки нашей Пальмы.

Водовозов было очень мало, и упросить их привезти бочку воды было непросто, и потому многие пользовались собаками. Привязывали их к вмороженному у проруби столбу, пока начерпывают воду. В холодное время прорубь сразу же затягивалась льдом, и надо было брать с собой лом или топор, чтобы добраться до воды через толщу льда. Для сокращения поездок многие, в том числе и мы, держали в чистом мешке на холоде в сенях вырубленные куски льда, ими набивали бочку в углу кухни.

Наступило прекрасное, долгожданное время, когда с каждым днем становилось теплее, удлинялся день, можно было ходить с открытым лицом, с голыми руками и ногами. На Севере лица загорают, еще когда кругом лежит снег, загорают совершенно иначе, чем в средней полосе: кожа дубеет и приобретает особый оттенок старой бронзы.

После ледохода ходить в лес можно только в накомарнике, а еще позднее в лес вообще опасаются ходить или ходят в любую погоду в ватниках и мажутся солидолом, за неимением других средств. Еще не вступив в него, человек слышит густое монотонное гудение полчищ комаров. За ними следует гнус, который помельче, и кончается сезон мошкой, от которой вообще нет спасения, так как она легко проскакивает через марлю и проникает во все поры. В комариный сезон самый дефицитный товар — марля, ее продают в аптеке для маленьких детей и местного начальства… В домах над постелями водружают перекладины для полога, если марли много (ее берегут от сезона к сезону), или, если ее мало, обшивают кровать с изголовья до ног, оставляя для себя маленький лаз, который изнутри завязывают узлом. Спать душно, но все-таки можно. В ветреные дни ветер гонит комаров на поселок, они летят целыми тучами и облепляют белые стены домиков таким слоем, что те перестают быть белыми. Такое нашествие бывает три-четыре раза в лето; люди приходят в бессильное бешенство и разводят вокруг домиков дымокуры. Для дымокура годится любой дырявый таз или ведро, куда сперва кладут сухую кору и щепки, поджигают, а когда хорошо занимается огонь, подкладывают мох, а еще лучше — сырые смолистые еловые ветви. Огонь притухает, а вместо него идет едкий, тяжелый дым, который поддерживают весь день, а главное, всю ночь. Двери тогда оставляют открытыми настежь, чтобы дать возможность комарам улететь; или наоборот — при первом появлении комаров закрывают все щели и отсиживаются дома. Обычно это могут делать только старики и дети.