Евгения Гинзбург - Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Ирина Константиновна была человеком, не легко раскрывающим свою личную жизнь другому, только один раз за все время общения со мной она приоткрылась: рассказывая мне о казни Бориса Донского, она сказала, что надеялась, что их казнят вместе, и очень этого хотела, добавив: «Ведь для меня Борис был тем же, чем для вас является Павел!» Тогда я тоже безумно хотела увидеть Павла, хоть на пять минут, и мне было понятно, каково было Ирине Константиновне в то время.

Между тем товарищи в Москве, уже знавшие о казни Бориса, совсем потеряли из вида Каховскую. По решению комитета два человека — Надя Терентьева и, кажется, ее муж — перешли через фронт и, добравшись до Киева, принялись разыскивать Ирину Константиновну. Прежде всего они обратились в официальные инстанции. Там им ответили, что Каховской в тюрьмах Киева быть не может, так как власти высоко оценили ее помощь в борьбе за освобождение Украины от немцев и она, разумеется, освобождена.

Приехавшие товарищи прекрасно поняли, что это только красивые слова, и решили действовать неофициально. Они разузнали адреса всех тюрем Киева (и постоянных, и временных) и начали ходить по ним прямо с передачей. В Лукьяновской тюрьме у них передачу приняли, тогда они стали добиваться у тюремного начальства свидания, которое в конце концов им дали. Ирина Константиновна рассказывала мне, что, увидев в комнате свиданий Надю, она решила, что у нее галлюцинации, что Надя ей только видится, но Надя бросилась к ней и начала ей торопливо говорить, что они делают все возможное и невозможное для ее освобождения, что дело трудно поддается, потому что власти ни за что не хотят сознаться, что она в тюрьме, но так или иначе они добьются своего.

Каховская сидела в камере, где были еще три женщины, две какие-то белогвардейские дамы, а третья — коммунистка Галя. Красная Армия была в это время на подходе к Киеву, армия Петлюры разлагалась на глазах, и каждую ночь пьяные гайдамаки врывались в коридор женской тюрьмы и требовали у надзирательницы ключи от камер. Надзирательница, прятавшая предварительно ключи, божилась всеми богами, что ключи ей на ночь не оставляют и открыть камеры она не может. Тогда пьяная орда брала скамью, стоявшую в коридоре, и пробовала выбить двери, но скамьи оказывались менее прочными, чем двери старинной Лукьяновской тюрьмы, и гайдамаки, отчасти уговоренные надзирательницей, уходили. Так вот и жили заключенные женщины под страхом жуткой расправы.

Однажды Ирину Константиновну утром вызвали в коридор, где ее ждал мужчина, который назвался помощником начальника тюрьмы. Он сказал ей, что после полудня ее освободят, но он очень советует ей скрыться где-нибудь и на улицах не показываться. Придя в камеру, Ирина Константиновна рассказала все Гале, но та, не поверив в освобождение, буквально умоляла ее не уходить из камеры, уверяя, что ее обязательно убьют. Все же Каховская договорилась с Галей, что если у нее все будет благополучно, то она принесет Гале передачу: свою серенькую кофточку и пирожки.

После обеда Ирину Константиновну вызвали из камеры, тот же помощник начальника ждал ее в коридоре, он же и вывел ее из тюрьмы, около которой ее ждали Надя с мужем. Несмотря на настойчивый совет своего освободителя, Ирина Константиновна сходила по адресу, данному ей Галей, где встретила Косиора [28] Косиор Станислав Викентьевич (18.XI.1889—26.11.1939) — деятель коммунистической партии. Член ее с 1907 г. Из рабочих. До 1917 г. вел партийную работу на Украине и в Москве, отбывал ссылку в Сибири. В 1918 г. во время оккупации немцами украинской территории руководил нелегальной партийной работой. Последние годы (с 1930 г.) — член Политбюро ЦК ВКП(б). Арестован в 1938 г. Расстрелян. Реабилитирован в 1956 г. , которого она убеждала любой ценой извлечь Галю из тюрьмы. Косиор ей отвечал, что освобождение Киева — вопрос нескольких дней, максимум недели, тогда все будут свободны. После взятия Киева Ирина Константиновна пошла к тюрьме, но в ней уже никого не было, — отступая, войска Петлюры позаботились об «освобождении» заключенных. Повинуясь тяжелому предчувствию, Каховская пошла в морг и среди массы трупов разыскала Галин. Он был очень изуродован, но узнать Галю было можно, к тому же она была одета в серенькую кофточку Ирины Константиновны.

Я потом спросила у нее: как же устроили ее освобождение? Она ответила, что товарищи достали поддельный ордер, но что помначальника знал об этом и пошел на риск. Многие товарищи в Москве считали, что она погибла, так же думала и ее мать, от нервного потрясения у нее отнялись ноги. И вот, больная, потерявшая дочь, в которой у нее была вся жизнь, она написала в комитет партии левых эсеров, что хочет хоть немного, насколько сможет, быть полезной той партии, в которой состояла ее дочь, и просит комитет дать ей какое-нибудь поручение.

Должна сказать, что Ирина Константиновна написала подробную статью о деле Эйхгорна, и она была издана в Берлине. Ромен Роллан прислал ей письмо, в котором, помимо своего глубокого уважения, выражал удивление и восхищение той объективностью, с которой была написана эта статья. Он писал, что дар такой объективности присущ только русским. Ирина Константиновна очень высоко ставила Ромена Роллана как писателя, однажды в разговоре о нем она сказала: «Ромен Роллан — это французский Толстой». Я тогда не сказала ей, постеснялась, что мне Ромен Роллан ближе, чем Толстой. Это письмо находилось у Ирины Константиновны до ее ареста в 1937 году.

О своей второй поездке на Украину Ирина Константиновна мало рассказывала мне [29] Очевидно, речь идет о той поездке, когда И. К. Каховская готовила покушение на А. И. Деникина. , думаю, потому, что поездка не удалась, так как она заразилась сыпным тифом и возвращалась в Москву уже совсем больная, в бредовом состоянии. Помню только несколько эпизодов из ее рассказа. Ей приходилось в силу конспирации выступать в различных ролях. То она была женой белого офицера, то учительницей иностранных языков, то женой ломового извозчика (в этой роли мне очень трудно было представить себе ее, хотя она и говорила, что ни ее наружность, ни ее поведение не вызывали ни у кого не только недоверия, а даже удивленного взгляда).

Когда Ирина Константиновна изображала учительницу иностранных языков, у нее была квартира из двух комнат и кухни. Неизвестно по какой причине, дворничиха этого дома невзлюбила ее и часто шипела ей вслед злые слова, вроде: «Антиллегенты тут всякие… Вот доберутся до вас, будете знать!..»

По городу упорно шли слухи, что намечается еврейский погром, даже называлось число. Естественно, что в квартире Ирины Константиновны, расположенной в фешенебельной части города, спряталось довольно много товарищей. Они затаились во второй комнате, которая должна была считаться ее спальней. Сама Ирина Константиновна расположилась за рабочим столом в первой комнате. На двери в квартиру была прибита медная дощечка с фамилией, именем и указанием профессии.