Алла Хемлин - Заморок

А в одном расстоянии между окнами, выше выямки навесили картину. Я нанизу скоренько-скоренько словила буквы. Там было про Николая Щорса и Гражданскую. А на картине показали, как воевали с петлюровцами в Чернигове на мосту. Кровь с всех течет, все стреляют и шаблями рубят-рубят. Щорс уже весь-весь в бинте. У Щорса и голова, и рука в бинте тоже. А Щорс сидит себе на коне, держится, не дает показа перед лицом врага про свою боль, а может, и смерть.

Щорс мне всегда нравился по красоте. У нас в школе висел портрет Щорса как героя революции на Украине.

Да.

На картине нарисовали и людей тоже, не солдатов, а так. Особенно мне понравилась одна женщина, как женщина смотрела на Щорса. Сама чернявенькая, глаза большие, как у меня тоже, на косах, какие плетут, чтоб только быстрей с хаты, — хустка, сама по себе уже спа́дывает. А женщине и ничего. Женщина — раз! — и уже влюбилась в Щорса. А Щорс не знает про такую любовь. Щорс сидит, героится для всех-всех, и для женщины, получается, тоже. А женщина б кинулась к Щорсу, с коня свела, в хату свою привела

У меня есть такое. Допустим, мне когда увидится, я — раз! — возьму и запрячу в свою голову. Когда оно уже в голове, можно ж придумывать про которое увиделось и то, и другое.

Да.

Мы с женщиной пошли по лестнице наниз. Женщина мне сказала, что там будет полуподвал.

У нас в классе были такие, кто жил в полуподвале. Конечно, если кто живет в полуподвале, людям получается обидно. А в Доме офицеров это, считай, первый этаж. Когда мы с женшиной пришли в полуподвал, мне понравилось.

С самой секундочки, как устроилась, я себе решила, что все-все люди, которые работали у нас в Доме офицеров, стали моя семья.

Потом я подумала, что и дома ж не бывает, чтоб все были твоя семья. И дома встречаются такие, которые тебя б с по́трохом скушали. Моя мама Тамара меня б скушала? Скушала б.

Да.

Про буфет у офицеров я скажу, что это не лозовая с дыркой для раздачи всего на свете хоть кому. Пускай и полуподвал — а все тут устроено! И окна наполовину, а большие, и столы с скатертями, на них поставленные соль и перец тоже. У нас у мамы Тамары и на лозовой тоже перец не был, потому что это ж баловство. Человеку перец не нужен. Соль — да. Без соли человеку никуда.

Конечно, я раньше ресторан совсем-совсем не знала, а мне в моей голове понялось, что в Доме офицеров сделалось даже лучше, хоть и буфет. Обязательно лучше! Тем более я подумала про ресторан на вокзале, что там для проезжающих, а для таких хорошо стараться никто и не захочет. А тут не для проезжающих, а для советских офицеров.

Да.

Потом я еще расскажу про буфет. В эту секундочку главней доведу про Осипова.

Осипов полностью был Александр Иванович, по званию майор.

Я подумала, что Александр Иванович не молодой, а и не старый тоже. Лет, может, сорок. Такой возраст у мужчин я отличаю. Если, допустим, больше, так я считаю, что это уже старый. А Осипов мне увиделся как не старый.

Конечно, Осипов получился контуженный, а как для военного офицера такое было и у других тоже. Я сама видела, что на базаре за рядами собирались сильные инвалиды — у кого без ног, у кого без другого. Были и такие, кто без всего — опе́цьки, одно ту́лово. Страх!

Лицо у Александра Ивановича было красивое — круглое, и глаза круглые, синие, и брови круглые тоже — на весь глаз. Голос тоже вроде круглый — ровный, без крика и сбива. Рассказывает и рассказывает. А волос у Александра Ивановича как солома и на цвет, и на вид. Чуб у Александра Ивановича падает наперед и падает, падает и падает. Рост у Александра Ивановича высокий. Я свою голову поднимала, чтоб получиться в глазах Александра Ивановича. А мой рост тоже высокий, конечно, как для женщины-девушки. Я ж уже говорила.

Я когда Осипова встретила, я подумала, что у меня на лозовой в голове перевернулось неправильно-неправильно. Мурзенко ж был Петрович, так я потому и сбилась. Осипов был не Петрович, а Столяров по правде. Конечно, у меня народилась мечта к Александру Ивановичу.

А па́хнул Александр Иванович красивым мылом, как Наташа тоже.

У Александра Ивановича еще был одеколон. У Мурзенки одеколона не было.

Да.

У Мурзенки было, что Мурзенко сильно па́хнул водкой и селедкой тоже. Мне было обидно, хоть Мурзенко пахнул не каждый день. Допустим, что водка. Пускай. А про селедку, так можно ж закусывать хлебом с колбасой. Салом можно. Некоторые закусывают луком. По правде, тогда пахнет тоже. Некоторые все-все кусают с целого, и селедку. У Мурзенки и руки тоже пахнули селедкой, так я потому про что закусывают с целого. А можно ж все-все красиво порезать и — раз! — положить на тарелке.

Надо понимать.

Я про одеколон.

Я про одеколон у Александра Ивановича доподлинно не знаю.

Я, когда в Киев ездила за туфлями, так в магазине на Крещатике был называется «аппарат». Туда люди кидали кто рубль, кто рубль пятьдесят старыми, и тогда людям делался один пшик с одеколона. Я запомнила про что называется «Шипр» и «Полет». Про «Красную Москву» я запомнила тоже.

Получилось, что я наметила себе «Красную Москву». Я взяла — раз! — и кинула рубль. За рубль у меня «Москва» не получилась, а получилось другое. Оно ж надо было кинуть для «Красной Москвы» рубль пятьдесят, а я на себя вроде пожалела.

Да.

Перед первым днем на работу в Дом офицеров я не спа́ла. Сон до меня не шел и не шел.

Я для снов и теплое молоко выпила. А снов нету, только сколько-то выбегала за маленьким на ведро — от молока. Это у меня всегда на все-все такая ответственность.

Потом я для снов зажмуривалась и зажмурвалась до самых мух. Мухи у меня получились и в глазах, и в ушах тоже, а сны — нет.

Потом я сказала мухам, чтоб они — раз! — и прошли.

Мухи мне сказали, что они мне не враг, чтоб пройти.

Потом я подумала, что мухи мне неправильно-неправильно напутали-напутали, что мне враг не пройдет, что мухи мне пройдут, что я не знаю что

Я встала на ноги в пять. Мне назначилось приходить на работу в восемь. Допустим, можно было встать и в семь. А я встала. Оно ж и причесаться, и одеться, и все-все.

У меня обязанности по должности подавальщицы в буфете-столовой ресторанного типа получились такие.

Первое. Взять на кухне на поднос и вынести в зал кто что попросит. А люди всегда знали, что просить. На стенке для людей висело меню. Можно было попросить тоже. Ты попроси, и тебе хоть яичницу зажарят, и картошку, и другое тоже зажарят.

Допустим, я вынесла на подносе, выставила на стол, а потом уже надо занести на кухню.

А было еще и до принести-унести.

Буфет открывался для работы в девять. Мне полагалось приготовить зал — в Доме офицеров была ж не комната, а зал: постелить скатерти, насыпать соль-перец, поставить красиво стулья вкруг столов, посортировать посуду — тарелки для первого — к таким же, другие — к другим, стаканы тоже и чашки, и блюдца, и вилки, и ложки. И ножи были для еды, мало, а были, потому что у офицеров, конечно, были и такие, которые просили, чтоб сами себе резать в тарелке.