Алла Хемлин - Заморок

Допустим, я всегда хожу в лифике. А в ту самую секундочку я пришла без лифика. Я сначала забыла, а потом уже так.

Осипов смотрел на меня двумя глазами, смотрел на платье с фасолями на грудях и на лицо тоже, на рот, с которого сами по себе шли московские буквы.

И глаза у Осипова стали как у Мурзенки.

По правде, я себе в эту секундочку решила, что у Осипова глаза получились не нахальные. У Мурзенки ж были нахальные. Так у Мурзенки все-все было нахальное.

Да.

Когда рассказывать, так будет долго-долго. А я говорила все-все, что сказала, скоренько-скоренько. Раз, два, три, четыре, пять — раз! — и у меня взялось и сказалось.

Я замолкла, а Осипов, навпротив, засмеялся. Смех у Осипова был не как веселый, а как другой. С подхрипом, вроде в горле у Осипова сильно высохло, а смеяться ж человеку надо.

Я засмеялась человеку навстречу. Человек смеется, и я тоже. А перестал смех разом — и у меня, и у Осипова.

Осипов стал опять начальник и сказал:

— Давай документы, веселуха. Знакомиться будем.

Я раньше такого слова не знала, называется «веселуха». Конечно, такое слово мне понялось. Я мотнула головой, чтоб выразить свое спасибо за мою справедливую оценку.

Я и правда всегда веселая, бойкая, когда с людьми. Люди ж не любят, когда с людьми по-другому. Люди думают, что если у тебя не настроение или, допустим, горе, или еще, так что это все-все перейдет на людей. Это неправильно. Я свое на всех всегда не выставляю.

Да.

Я взяла с своей сумочки все-все свои бумаги, которые документы. Положила не на стол, а дала Осипову своими двумя руками в личные руки Осипова.

Я когда уже давала, мне вспомнилось про селючку в ресторане.

Конечно, я подумала, что руки у меня от лозовой хуже платья, что вдруг Осипов отметит и даст отказ, что я, если так, скажу, пускай меня испытают — через неделю с рук все ципки уйдут и будет бархат.

А Осипов мои документы взял вместе с моими руками и так пожал — своими двумя руками вместе, вроде надавил на помидору с боков, чтоб брызнуло. Осипов на мои ципки не смотрел.

Да.

Осипов, когда уже выпустил мои руки с своих, положил документы на стол, сел и начал брать один за одним — метрику, паспорт, комсомольский билет, трудовую книжку, хорошую характеристику с места работы на лозовой.

Осипов все-все прочитал от самого начала.

Осипов спрашивал и то, и то. Про отца спрашивал, про маму тоже, про где живу, про лозовую, про почему ушла. Я честно рассказала про каждый вопрос. И про маму рассказала. Пускай не честно-честно, зато правду, какая получилась по документам и по моей жизни.

Осипов как узнал, что я уже совсем-совсем сирота, пожалел меня.

Осипов сказал, что за мое сиротство будет мне помогать.

Я подумала, что Осипов с людьми человек на всю жизнь.

Осипов позвонил по телефону человеку. А телефон не ответил Осипову. Тогда Осипов взял и сам повел меня в отдел кадров.

Еще когда мы пошли, Осипов когда-то — раз! — и останавливался.

Осипов остановится и дохнет на воздух:

— Фуууу…

Я, конечно, слышала «фууу» Осипова. Я подумала, что, может, человек устал от работы, что человек дает себе отдых. Даже для поддержки настроения улыбалась, когда Осипов так делал.

А потом Осипов, еще до отдела кадров, рассказал мне, что на войне Осипов контузился, что теперь Осипов так продышивается.

Я, конечно, уже не улыбалась, а поворачивалась, вроде смотрела в угол или в стенку.

С Осиповым люди, которые тоже шли, здоровались, кто как.

Кто:

— Драстуйтэ!

Кто:

— Доброго здоровья!

А Осипов всем-всем:

— День добрый!

В Чернигове такого не было. «Добрый дэнь!» или «Добры́дэнь!» — я, конечно, всегда слышала и сама говорила тоже. А чтоб слова оказались оттуда сюда, а не отсюда туда — нет. Я себе решила, что буду говорить тоже оттуда сюда. Я не потому, что я уже придумала подлизываться к Осипову. Это было красиво, так потому.

Когда мы с Осиповым шли, я для уважения сказала Осипову, что, может, надо присесть на стул, хоть прямо тут, наставились же стулья возле стенок для кого-то, так почему для здоровья человеку не присесть. Осипов не присел. Конечно, Осипов военный, тем более в форме. Я замечала, что военные в автобусе всегда не садились, а всегда стояли, даже если было куда сесть. Форма их до этого не допускала. И такое все уважали.

Осипов тоже себя не допускал. Тем более Осипов работал начальником в Доме офицеров. На такую ответственную должность кого-нибудь не поставят, а Осипова поставили. Люди так и говорят, что враг мимо всегда не пройдет.

Это Осипова слова — про что враг не пройдет. Осипов сказал, когда объяснял про солдата на входе, про которого я спросила, чтоб показать себя.

Конечно, я спросила про врага и про куда врагу надо.

А Осипов мне сказал:

— У нас тут, Мария, режимный объект. Вход рубль, выход — два. Военные и тому подобное. А есть еще такие люди, кто захочет навредить, попробовать выведать пусть не тайну, а хоть мелочь, чтоб зацепиться и вредить дальше. Вот они — враги. И мы все должны стать на их пути. Понимаешь?

Конечно, я ответила, что все-все понимаю, что буду стараться-стараться.

В отделе кадров прямо все-все, получается, две женщины, встали, когда Осипов вошел, и я тоже.

Осипов шепотом сказал слова одной женщине. Одна женщина пошла и привела одного мужчину в форме.

Осипов выпустил меня вперед себя и сказал мужчине и женщинам тоже, что просит товарищей оформить Федоско Марию на место подавальщицы в буфет под его поруку, что меня проверят своим чередом.

Осипов сказал одному мужчине:

— Ты как, Петр Леонидыч, не против поддержать сироту? У нее каждый день копеечку просит.

Один мужчина сказал, что пойдет на такое.

В ту же секундочку меня начали оформлять. Для самого-самого начала мне сказали, чтоб я в госпитале взяла справку у врачей про мое хорошее здоровье для работы среди продуктов и людей. Я всех-всех заверила, что здоровье у меня хорошее.

Меня записали на должность подавальщицы и сказали, что все. Тогда Осипов пожал мне руку и попросил одну женщину, чтоб женщина меня отвела в буфет.

По правде, я в таком дворце раньше не была. Лестницы снизу и наверху, дорожки расстеленные, двери на все-все стороны — высоченные, под самые потолки, а на потолках повешенные люстры, даже на стенках люстры тоже, хоть и маленькие против которые на потолках. А стенки были покрашенные на два цвета. От пола до середины роста покрасилось в зеленое, а потом покрасилось в белое, не белое-белое, а с подмесом. И окон было много-много, на окнах были навешаны занавески, тонкие, собранные в складку, чтоб красиво. Между окнами сделали вроде выямки и обкрасили золотым. В самих выямках наставили деревянные вроде чугуны с растениями и цветами вплоть до роз. Конечно, я подумала, сколько ж надо ведер, чтоб полить все-все.