Михаил Бродский - Сабанеев мост

– Какой ужас! – воскликнула Галя.

– Конечно ужасно, – подхватил я. – Ведь казнили даже детей.

– Нет, – сказала Галя, – дело в том, что ты выучил неправильную версию и можешь провалиться на экзамене. Теперь советские историки считают Ивана Грозного прогрессивным деятелем, который боролся с боярской изменой и укреплял государство. Может быть, он был излишне суров, но времена были такие.

И Галя рассказала мне, как про эти времена надо отвечать на экзамене. Таким образом я получил первый урок примитивной диалектики и критического отношения к печатному слову. О фальсификации истории тогда общественность не беспокоилась, а труды академика Веселовского по истории опричнины еще не были написаны.

Конечно, далекая история отступала на задний план по сравнению с главным событием этого времени – окончанием войны. Страна ликовала. 24 июня под проливным дождем состоялся Парад Победы. Если бы не дождь и не сильная простуда, я увидел бы его на Красной площади. Знаменитый актер Малого театра Михаил Францевич Ленин имел билет на трибуны и обещал взять меня с собой. Михаил Францевич к Владимиру Ильичу и вообще к смутьянам и революционерам никакого отношения не имел, псевдоним свой (а фамилия Ленин – это псевдоним обоих) придумал и прославил задолго до Ильича и в смутные годы просил на афишах после своего имени указывать в скобках – «не Ульянов».

Я часто приходил к Гале на работу и довольно быстро начал чувствовать себя там как дома. Здание Малого театра пострадало от бомбежки во время войны и ремонтировалось, поэтому летом 1945 года спектакли игрались на другой стороне Театральной площади, в здании Центрального детского театра. Поездка в театр была простой: трамвай шел по Большой Грузинской мимо нашего дома, пересекал улицу Горького, ныне 1-ю Тверскую-Ямскую, поворачивал на Каляевскую и шел далее по улице Чехова, ныне Малой Дмитровке, спускался по Пушкинской улице, ныне Большой Дмитровке, к Охотному Ряду, останавливался прямо напротив служебного входа в театр, а затем огибал здание, на фасадах которого в нишах тогда еще стояли гипсовые скульптуры спортсменов, сворачивал по Охотному Ряду налево и катил неведомо куда.

Моя история стала известной в театре, меня баловали, и я сиживал на разных актерских коленях, в том числе у великих старух Турчаниновой и Рыжовой. Великие старухи Малого театра, главной из которых, конечно, считалась Яблочкина, – это было почти официальное титулование. Старухи мне нравились на сцене, а в жизни меня привлекали молодые красивые люди. Хорошо помню восхищение, с которым я смотрел на поэтессу Дину Терещенко, очень красивую молодую женщину, часто приходившую к главному администратору театра Генриху Михайловичу Чацкому, тоже весьма импозантному джентльмену. Внимание, с которым одиннадцатилетний мальчик рассматривал красивые женские ножки, не осталось незамеченным и обеспокоило моих новых родителей, усмотревших в этом тяжелую наследственность, о чем я узнал, конечно, позже, повзрослев.

Впрочем, я уже начинал понимать, что существует и иная человеческая красота, присущая не только молодым людям. Однажды мы шли с Галей по улице Горького и встретили высокого, даже показавшегося мне величественным старика, Галиного знакомого. Мы остановились, я скучал, а Галя довольно долго и очень громко разговаривала с ним. Прощаясь, старик опустил руку, которую во время разговора прикладывал к уху, как это делают глуховатые люди, достал из кармана конфету и протянул мне.

– Запомни, – сказала Галя, когда мы пошли дальше, – тебя угостил конфетой великий артист и замечательный человек Александр Остужев. Его талант преодолел даже поразившую его глухоту.

Я запомнил и храню в памяти образ этого красивого элегантного старого человека уже шестьдесят пять лет.

Галя также в то время была интересной женщиной, и за ней настойчиво ухаживал и не давал проходу некий инженер Черневич. Однажды он пригласил нас покататься на трофейном автомобиле Hanomag , который он только что приобрел по случаю. Машины в частном владении, тем более иностранные, были тогда наперечет, поэтому такая поездка была событием неординарным, и отказаться было невозможно. Конечно, на автомобиле путь к сердцу дамы можно было преодолеть быстрее.

Галя оделась прилично моменту, то есть в модную, недавно сшитую черную пелерину и роскошную, черную же шляпу с большими полями. Я тоже выглядел неплохо в костюмчике из светлого габардина, приобретенном по ордеру в каком-то распределителе. Костюмчиком я долго очень гордился и, если приходилось надевать пальто, старался носить его нараспашку.

Мы подошли к машине, малолитражке, которая, судя по внешнему виду, прожила долгую и славную жизнь. Черневич водительских прав не имел, и за рулем сидел молодой шофер, что подчеркивало общую парадность мероприятия. Мотор работал, мы уселись на заднее сиденье, и машина, лихо развернувшись через трамвайные пути посреди пустынной улицы, двинулась в сторону улицы Горького. Не доезжая Тишинской площади, шофер озабоченно сказал:

– Я остановлюсь. Надо посмотреть, что у нас с бензином.

Наличие бензина определялось деревенским способом, то есть с помощью щупа, опущенного в бензобак. Видимо, уровень в баке внушал тревогу, потому что, трогаясь с места, шофер беспокойно сказал:

– Боюсь, далеко не уедем.

Трофейная иномарка на улицах послевоенной Москвы привлекала внимание прохожих не меньше, чем чичиковская бричка в городе N. Но гоголевских мужиков, вынесших беспощадный вердикт ее колесу, на улице не случилось. А жаль. Метров через двести раздался страшный треск, машина осела на правый борт и задребезжала, подпрыгивая на булыжной мостовой. Я посмотрел в окно. Заднее колесо отвалилось и самостоятельно покатилось к тротуару, где, поплясав немного, успокоилось. Немногочисленные зрители-пешеходы злорадно усмехались.

Мы пешком вернулись домой, благо отъехали недалеко, а инженер Черневич, не выдержав позора, исчез из поля зрения, кажется, навсегда.

Замечу, что Галя оставалась дамой почти до самой смерти, а умерла она от миеломной болезни, немного не дожив до семидесяти девяти лет. Она не позволяла годам брать над собой власть и о своей сверстнице, с которой сидела в гимназии за одной партой, говорила пренебрежительно: «Эта старуха Циля».

До июля я успел пересмотреть весь репертуар Малого театра, а в июле вместе с другими театральными детьми отправился в пионерский лагерь, который находился в Щелыково, бывшем имении драматурга А. Островского. Малый театр как «Дом Островского» унаследовал не только имя, но и имение, которое стало домом отдыха театральных людей. Это довольно далеко от Москвы – в Костромской губернии, за Волгой. Детали моей пионерской жизни помню плохо, зато неизгладимое впечатление, можно сказать на всю жизнь, произвела на меня среднерусская природа, где я очутился впервые. Еще и сейчас я мысленно могу себе представить опушку темного леса и вдоль нее длинную пыльную дорогу, по которой мы возвращаемся с прогулки; поле, за которым едва видны деревенские дома, запахи луговых трав и цветов, которым я не знаю названия, ласковый шелест листвы и белесое, словно выгоревшее на солнце, бескрайнее небо.