Михаил Бродский - Сабанеев мост

Между прочим, иностранный язык, но главным образом немецкий, пригодился бы в первые послевоенные годы, когда на заводе работали немецкие инженеры, принудительно вывезенные из Германии. Они вернулись домой только в 1955 году, за год до моего прихода на завод, когда канцлер Аденауэр договорился с советским правительством о возвращении на родину военнопленных и прочих перемещенных лиц. На заводе остались о них хорошие воспоминания; немцы за десять лет перестали удивляться советскому образу жизни, но не замечать наше разгильдяйство так и не научились. Один из заводских инженеров, смеясь, рассказал мне, что, наблюдая из окна, как для прокладки новых коммуникаций ломают положенный в прошлом месяце асфальт, немецкий специалист меланхолично заметил, что в России никогда не будет безработицы.

Здесь в скобках замечу, что за прошедшие шестьдесят лет в этой области изменилось только то, что к разгильдяйству добавилась безработица.

Ежедневная заводская рутина однажды прервалась.

– Тебе придется поехать в Харьков, – сказал Байков. – Гарин с группой московских директоров ездил по харьковским заводам, и на тракторном ему показали в литейном цехе бегуны, которые завод сам спроектировал и изготовил. Он горит желанием поставить такие бегуны в нашем цехе. Пойдем к нему, он даст тебе поручение.

Гарин с недавних пор был наш новый директор. Оболенского назначили председателем совнархоза в Чувашии, и Гарин из кресла главного инженера пересел в директорское.

Я увидел его впервые. Это был полный антипод Оболенскому: он был ростом невысок, высокомерен, имел неприятное выражение лица человека, недовольного всем на свете, так что окружающие должны были постоянно чувствовать себя виноватыми. Байков представил меня.

– Вы инженер? – спросил меня Гарин, подозрительно глядя на мой юношеский румянец.

– Да, – ответил я, чувствуя, что хорошо было бы добавить «ваше сиятельство».

– Я вам дам записку к председателю Харьковского совнархоза, который обещал мне помощь в получении на ХТЗ чертежей замечательных бегунов. Посмо́трите их в работе и полу́чите чертежи. Подумайте, где мы сможем их изготовить, – добавил он, обращаясь к Байкову и подписывая командировочное удостоверение.

– Что ж, поезжай, Миша, – сказал Байков, когда мы вышли из директорского кабинета. – Всегда полезно посмотреть другое производство. И разберись с этими бегунами.

Несведущим в литейном деле поясняю, что это агрегат для приготовления формовочной смеси – большая круглая металлическая чаша, по днищу которой, вращаясь вокруг вертикальной оси, катаются или, можно сказать, бегают (откуда и название) тяжелые металлические катки, разминающие и перемешивающие кварцевый песок с различными добавками.

Читатели знают, что в Харькове я уже был с родителями около десяти лет тому назад, когда Театр Образцова там гастролировал, но в командировку ехал впервые. С вокзала я отправился прямо в совнархоз, который располагался в Госпроме, гигантском административном здании, воздвигнутом в двадцатых годах в центре города на месте могильника гигантов доисторического мира – мамонтов. Здание погибло во время войны, но, в отличие от мамонтов, возродилось во всем блеске торжествующего конструктивизма.

В большой приемной председателя совнархоза Соболя за столом скучала одинокая секретарша. Комната была пуста, не было даже стульев, что, видимо, служило своеобразным фильтром, отсеивающим недостаточно выносливых посетителей.

– Николай Александрович занят, – сказала секретарша, прочитав гаринскую записку, – подождите.

Ждал я более двух часов и чувствовал себя при этом идиотом. Повод для контакта с важным государственным деятелем был совершенно дурацкий. Обращаться к руководителю огромного промышленного района за помощью в получении пачки чертежей мне казалось глупым, несоразмерным его масштабу деятельности.

«Не выгнал бы», – думал я, расхаживая по приемной от стенки к стенке.

Наконец, Соболь принял меня. Прочитав записку, он чему-то улыбнулся, начертал на ней резолюцию и спросил:

– Ночевать есть где?

– Пока нет, – ответил я.

– Поезжайте на завод, пойдете к начальнику отдела технической информации, которому передадите записку с моей резолюцией и заодно попросите, чтобы вас устроили на ночлег. У них есть небольшая гостиница.

Резолюция важного лица открыла мне заводские двери. Мне обещали отпечатать чертежи на следующий день, дали пропуск на завод и записку в бытовой отдел товарищу Клюквину с просьбой устроить меня на ночлег.

В бытовом отделе я блуждал по коридорам, пока одна добрая душа не указала мне нужную дверь. В комнате за большим письменным столом сидел мрачный человек в черном костюме и ярко-красном галстуке.

– Вы товарищ Клюквин? – спросил я, глядя на галстук и произведя его фамилию от ягоды.

– Нет, я товарищ Клюквин, – с ударением на последнем слоге строго ответил мрачный человек. – Что у вас?

Я понял, что допустил грубую бестактность.

– Извините, – произнес я, – у меня к вам записка.

– Вот что, – сказал он, прочитав записку, – гостиница забита до отказа, но в наших домах некоторые жильцы селят у себя командировочных. Так что на улице не останетесь. – И он протянул мне бумажку с адресом.

Я поселился в комнате у бабы Мани, где кроме нее обитали еще двое командировочных, которые ночью немилосердно храпели. Но казенное белье, кажется, было чистое, а в молодые годы мой сон был крепким.

Следующий день я провел на заводе, где посмотрел знаменитые бегуны. Моего скромного инженерного опыта хватило, чтобы понять абсурдность их применения в нашем маленьком цехе, где они выглядели бы Гулливером в стране лилипутов.

Осознание нелепости гаринского энтузиазма пошатнуло мое доверие к инженерной компетенции высокого начальства и укрепило врожденный скепсис. Но задание надо было выполнять. Чертежи я получил, вернувшись в Москву, вручил их Байкову и сообщил свое мнение о бесполезности поездки.

– Я так и думал, – сказал Байков, – не знаю, как доложить Гарину. Он человек увлекающийся, но быстро остывающий. Может быть, забудет.

Прошло недели две. Я торопился в цех и почти столкнулся на территории с Гариным. Он рассеянно кивнул в ответ на мое приветствие и быстро прошел мимо. Часа через два он позвонил Байкову. Я был у него в кабинете и слышал разговор.

– Я встретил вашего сотрудника, – кричал в трубку Гарин, – сначала не узнал его, потом вспомнил, что посылал его в Харьков. Почему он не явился и не доложил о результатах?

– Он привез чертежи, – сказал Байков, – но нам эти бегуны не подходят.

– Бегуны прекрасные. Я видел их в работе. Ваш инженер, мальчишка, ничего не понял. Пошлите немедленно в Харьков толкового человека, чтобы во всем разобрался и доложил.