Михаил Бродский - Сабанеев мост

Казалось, наступает новая эпоха, но за пять лет свита, играющая короля, помогла генсеку уверовать в собственную гениальность и компетенцию во всех областях человеческой деятельности. На печально знаменитых встречах руководства партии с творческой интеллигенцией Хрущев учил уму-разуму музыкантов, художников и скульпторов, писателей и поэтов под одобрительные возгласы верноподданных творцов советской культуры.

Его предшественник, товарищ Сталин, тоже с годами приобрел отменный художественный вкус и, как рассказал Соколов, однажды, проезжая на кунцевскую дачу по своей обычной арбатской трассе и бросив взгляд на гениальный андреевский памятник Гоголю, отметил, что он немного низковат. Этого было достаточно, чтобы впавший в немилость монумент убрали во двор старинной усадьбы на Никитском бульваре. В этом доме, принадлежавшем обер-прокурору святейшего синода Толстому, Гоголь провел свои последние дни. На освободившееся в конце Гоголевского бульвара место за несколько лет до наших пляжных встреч водрузили всем известный сегодня новый памятник работы Томского. Ростом памятник соответствовал вкусам вождя, но, к сожалению, других достоинств не имел, что признавал впоследствии и его автор.

Однажды поздно вечером мы сидели большой компанией, кажется, дома у Митряшкина и пили вино. Возможно даже, что отмечали его день рождения, праздновали весело и шумно, и вдруг, как это иногда бывает, наступила минута, когда почему-то замолкли все. Было далеко за полночь, воздух был неподвижен, едва слышался ночной прибой.

– Такая ночь, а Гурзуф спит, – сказала тишайшая Лена, жена Митряшкина. – Давайте споем. Что-нибудь хулиганистое, громко, но кратко.

И мы в ночной тиши хором в десяток глоток грянули:

И оборвали песню. Повисла тишина, которая через мгновение взорвалась негодующими криками разбуженных курортников. Кто-то визгливо взывал:

– Милиция! Милиция!

Постепенно все успокоилось, и мы разошлись.

Я шел домой по главной улице Гурзуфа в абсолютной темноте. Облака закрывали небо, темные контуры домов были едва различимы. Хмель еще полностью не выветрился, я был переполнен неизрасходованными эмоциями и жаждал общения. Вдруг впереди показались освещенные окна. В доме не спали, дверь была гостеприимно открыта.

«Почему бы не зайти?» – подумал я, преисполненный дружеских чувств ко всем на свете, и заглянул внутрь.

Комната была невелика, за письменным столом сидел человек в милицейской форме и что-то писал. Два милиционера за другим столом играли в шахматы, обстановка была почти домашняя.

«Господи, – подумал я, сразу протрезвев, – никак, в милицию сам пришел. Не хватает еще в вытрезвитель попасть».

– Вы что хотели? – строго спросил милицейский капитан, подняв голову от стола.

– Я, кажется, заблудился, – пролепетал я первое, что пришло на ум.

– Меньше пить надо, – наставительно сказал добродушный капитан. – Адреса не забыли? Где вы живете?

Капитан рассказал, как найти хорошо мне известную дорогу домой, и отпустил с миром. В давние года мягче были не только булочки, но и милицейские начальники.

Женя уже спал. Он все же чувствовал себя неважно и в вечерних развлечениях участия не принимал, ограничиваясь пляжем и купаньем.

Однажды, возвращаясь с пляжа, мы встали в хвост небольшой очереди к лотку, где продавали фрукты. Очередь в нашей стране выстраивалась за всем на свете и была подобна римскому форуму. Она была постоянной и неотъемлемой частью общественной жизни; там обсуждали вопросы международной политики и цены на рынке, делились способами лечения болезней, заводили знакомства. В этой очереди за фруктами перед нами стоял мужчина лет пятидесяти с девушкой. Мужчина являл собой последнюю заграничную моду и надменно глядел в сторону моря, как бы отстраняясь от мелких бытовых забот. Девушка, видимо дочка, была очень юной. Глаза у нее были карие, с немного удлиненным, азиатским разрезом, и она смотрела на нас с Женей с любопытством. Как выяснилось много позже, любопытство имело прозаическую причину: я был в заграничных шортах, что в те времена было редким, почти экзотическим явлением.

– Во что виноград-то возьмем? – спросил Женя.

– В купальную шапочку. Будет в самый раз.

Девушка засмеялась, на левой щеке обозначилась ямочка. Что-то у меня внутри дрогнуло.

– Почему вас на пляже не видно? – спросил я.

– А я купаюсь на Чеховском пляже. Приходите туда.

– Идем, Марина, – сказал папа, загрузив в кошелку огромный арбуз и не удостоив нас с Женей взглядом.

– Похоже, какой-то важный деятель искусств, – заметил Женя.

– Возможно, – ответил я, – но девушка симпатичная. Так что давай завтра пойдем на Чеховский пляж.

Пляж, который все называли Чеховским, был невелик, стиснут скалами и покрыт крупной галькой. Загорать на таком пляже было неудобно, поэтому ходили туда главным образом любители поплавать с маской и понырять. У входа в бухточку со стороны моря высилась, подобно сторожевой башне, огромная скала, а под скалой стоял домик, принадлежавший художнику Мешкову, который купил его когда-то у Антона Павловича Чехова. Со скалы под испуганными взглядами купающихся ныряла отчаянная местная девочка-подросток, рискуя разбиться о камни.

Там я и познакомился с Мариной, которая жила в Доме творчества со всем семейством: папой, мамой и младшим братом, нахальным вертлявым пацанчиком.

Срок их путевки истекал, оставалась надежда продолжить знакомство в Москве.

– Что вы делаете в Москве? – спросил я. – Где учитесь?

– В ТХТУ, – отбарабанила она четким стаккато и засмеялась. Смеялась она легко и охотно. И жить ей, казалось, было так же легко и радостно.

– А что это такое?

– Это Театральное художественно-техническое училище, техникум. Я туда поступила после седьмого класса.

– Ну, что ж, – сказал я, – если дадите свой номер телефона, я позвоню.

– Записать нечем, – огорчилась она.

– Я запомню, – обещал я.

Так мы и расстались; до возвращения в Москву мне оставалось еще недели три, и я внезапно подумал, что отпуск, пожалуй, длинноват.

Тем не менее безмятежная курортная жизнь продолжалась. В Гурзуфе в это время отдыхала с тринадцатилетним сыном Сашей хорошая знакомая нашей семьи, Галина Александровна Щербакова, замечательная своей нездешней, египетской красотой. Я навестил ее.

– Что, понравилась Марина? Я вас видела на пляже, – сказала она.

– Да, – коротко ответил я. Откровенничать не хотелось.

– Симпатичная девочка, но у нее уже, кажется, есть жених, какой-то тенор из Большого. А вы ее папу видели? Вот с та-а-ким пэрстнем?

– Папу видел. А кто он такой?