Михаил Бродский - Сабанеев мост

– Николай, а зачем ты так много пьешь?

Он удивленно посмотрел на меня:

– Для здоровья. Для чего же еще?

Такого рода забота о своем здоровье стоила ему партийного поста, потому что это было использовано доброжелателями, а начальство не любило, когда вокруг функционеров начинали циркулировать компрометирующие слухи. Я узнал о причинах неожиданного зигзага его карьеры только через несколько лет нашего знакомства.

– Если бы не эта история, – сказал я, – ты был бы уже в руководстве украинским ЦК.

– Ну, что ты, – ответил он. – Они же там все родственники и друзья.

Однажды я прилетел в Заинск в начале года и участвовал в заседании так называемого партхозактива, на котором Романюк отчитывался о проделанной за предыдущий год работе. Свое выступление он, как водится, начал с указаний Леонида Ильича и наших успехов в строительстве развитого социализма. В зале сидело человек тридцать работников дирекции строящегося предприятия. Вечером, разливая водку по стаканам, я спросил:

– Слушай, а зачем тебе это каноническое вступление понадобилось? Ведь чужих не было.

Он удивленно посмотрел на меня, подняв брови:

– Миша, ты что, с Луны свалился? Там же по крайней мере два, а то и три осведомителя сидели. Ты что, хочешь, чтобы у меня неприятности по партийной линии были?

Мне стало стыдно за свою неизбывную наивность, и мы выпили за наших детей.

Значительно позже, когда после ввода в эксплуатацию первой очереди завода Романюк получил орден и вернулся к себе в Луцк, новое руководство завода решило укрепить со мной отношения принятым в нашей стране испытанным способом, то есть совместным посещением бани с неотделимой от нее пьянкой. Вечером после работы меня пригласили попариться в бане.

– А где баня-то? – спросил я. – Ведь комбинат еще достраивается.

– Поедем в подшефный колхоз. Председатель уже все подготовил.

Париться я не любил, но отказаться было неловко. Дело было зимой, мороз стоял изрядный, дорога хорошо расчищена и укатана, звезды и хорошо надраенный медный диск луны освещали улицу крепких бревенчатых домов, к одному из которых мы подкатили.

Председатель шефских денег не пожалел и постарался на славу, в хорошо натопленной низкой горнице стол ломился от еды, в центре на огромном блюде красовался бэлиш или, правильнее сказать, зур-бэлиш – татарский национальный пирог, похожий на большую кастрюлю из теста, заполненную начинкой из картошки, лука и мяса, и напоминающий русский курник. Нас встретила семья, на которую председатель наложил оброк – принять шефов и московского гостя: пожилая хозяйка с седым, молчаливым мужем и сын с молодой женой, очень красивой, что среди татарских женщин не редкость. За столом хозяева больше молчали, водку почти не пили, безмолвно меняли тарелки, разносили еду и разливали чай. Возлияния прерывались банными процедурами и продолжались до глубокой ночи. В памяти застряла безумная ночная поездка домой с пьяным шофером за рулем, к счастью, по совершенно пустой дороге, тяжелая головная боль на следующее утро и перехваченный косой взгляд хозяйского сына, в котором явственно читалась ненависть, смешанная с презрением к этим бесцеремонно нажирающимся за чужим столом незнакомым людям, вторгшимся в дом и нарушившим семейный уклад жизни.

Укрепившиеся таким малоприятным образом отношения, к счастью, были недолгими: двух неудачных директоров, одного за другим, снимали, и через короткое время директором назначили заместителя секретаря парткома КамАЗа Вадима Мишина. На КамАЗе, где была огромная партийная организация, ее руководство функционировало на правах райкома; таким образом, Мишин был важным функционером. Я прилетел знакомиться, мы проговорили почти всю ночь, и оказалось, что отношение крупного партийного деятеля к советской действительности ничем не отличается от взглядов московского интеллигента. Маска, которую носили на работе, к лицу не приросла.

Завод, как и КамАЗ, строился Министерством энергетики, которое было одним из лучших и наиболее мощных генподрядных министерств в СССР. Начальник строительства Пелих тоже был незаурядным руководителем, и меня восхищала его спокойная и несколько ироничная манера управления подчиненными ему людьми. Он казался очень выдержанным, закрытым человеком, но, видимо, на самом деле, как ни странно для начальника огромного производственного коллектива, имел сложную, не видную чужому глазу душевную конституцию. Довольно скоро после начала строительства он переехал из Заинска куда-то в Азербайджан, и через некоторое время до нас дошла весть о том, что он застрелился из охотничьего ружья. Детали остались неизвестными, но говорили, что причиной тому была женщина.

Новым начальником стал Михаил Вайнер, молодой человек моих лет, с которым мы также довольно быстро нашли общий язык. Надо сказать, что с удалением от Москвы к востоку привычный антисемитизм постепенно ослабевал, и на руководящих постах в строительстве – а это тяжелая и ответственная работа – часто оказывались люди с еврейскими фамилиями. Мне говорил один такой начальник крупного подразделения, переехавший в Татарстан из Смоленска, что там он был жид пархатый, а здесь уважаемое лицо, член бюро райкома.

Оценив потенциал Заинской площадки с учетом ключевых факторов: удобного расположения, крупной строительной организации, энергетических и человеческих ресурсов, я пришел к мысли о целесообразности увеличения мощности завода. Имело смысл разместить в Заинске производство однородных автомобильных узлов, для выпуска которых, по постановлению правительства, планировалось построить в городе Рославле в Смоленской области новый автоагрегатный завод. Я написал обстоятельную докладную записку нашему министру Тарасову, предложив отказаться от строительства завода в Рославле и сконцентрировать производство в Заинске, что было бы более эффективно. Конечно, такие стратегические решения абсолютно не входили в мою компетенцию, но мне всегда было тесновато в границах служебных обязанностей.

Министр отнесся к моей записке внимательно и вызвал меня. Министерство находилось на углу Кузнецкого Моста и Большой Лубянки в большом сером здании, построенном в начале XX века архитектором Гунстом как доходный дом для страхового общества «Россия». Утверждают, что здание использовалось как дом свиданий. Этому способствовала необычная планировка этажей: можно было войти в первый подъезд на Кузнецком Мосту, а выйти в восьмой на Лубянку, что, конечно, было удобно для людей, избегающих лишнего внимания. Бывая в министерстве, я долго не мог понять, каким образом можно идти длинными коридорами, поворачивая то вправо, то влево, и внезапно очутиться на том же месте, откуда начал свой путь. Оказалось, что здание в плане представляет собой изогнутую восьмерку, между циркульными фрагментами которой в углублении поставлен нелепый памятник Воровскому, одному из первых советских дипломатов. Теперь дом страхового общества «Россия» – это всем известное главное здание КГБ, выходящее фасадом на площадь Дзержинского, а в здании, построенном Гунстом, после революции разместился наркомат иностранных дел, поэтому памятник дипломату, убитому в 1923 году в Лозанне, установили на правильном месте. Здесь на первом этаже жил Чичерин, первый после Троцкого нарком иностранных дел РСФСР, а затем и СССР. После переезда ведомства в новое высотное здание на Смоленской площади в здании поселили Мосгорсовнархоз, а после его кончины два министерства – автомобильной и тракторной промышленности.