Михаил Бродский - Сабанеев мост

– Как ты думаешь, сколько получится, если бесчисленное количество разделить пополам?

После недолгого раздумья Сева ответил:

– Тоже бесчисленное количество.

К сожалению, он вырос без братьев и сестер. Беременность Марине шла; в этот период, когда многие женщины дурнеют, она расцвела и стала еще красивее. Однако вырастить даже одного ребенка двум работающим людям, не имеющим помощи от старшего поколения, было весьма непросто. Эксперимент с яслями через две недели закончился простудой, а потом мы нашли няню, на которую уходила Маринина зарплата.

Сева рос смышленым и бойким; уже в восемь месяцев он, держась за стену и заливаясь смехом, пришел из детской к нам в комнату. Еще не умея читать, он с удовольствием слушал пластинки с записью пушкинских сказок в исполнении Табакова, слушал с удивительным вниманием и «Витязя в тигровой шкуре» в переводе Заболоцкого, которую я читал ему однажды вечером.

Когда он научился сидеть, ему потребовался высокий детский стульчик, и с его приобретением связана маленькая история.

В компании наших приятелей Иры и Коли Ферапонтовых мы встречались с миловидной пухленькой блондинкой Леночкой, которая через некоторое время вышла замуж за весьма общительного молодого физика, только что окончившего Ленинградский университет. Леночка продолжала бывать в нашей компании с мужем, и молодая семейная пара однажды приезжала на красных «Жигулях» к нам в Эльву, маленький эстонский городок, где Ира и мы отдыхали с детьми. В приятельском кругу, где дети были разных возрастов, некоторые ставшие ненужными аксессуары младенческого быта передавались младшим из семьи в семью. Сын Леночки был немного старше Севы, из стульчика вырос, и мы договорились, что я его заберу.

Они жили в районе Фрунзенской набережной в квартире родителей Леночки. Отец ее был членом-корреспондентом Академии наук, дом и квартира соответствовали академическому статусу, было воскресенье, из просторного холла, где все дышало хорошо устроенной жизнью, был виден сквозь двухстворчатую стеклянную дверь сверкающий хрусталем роскошно сервированный стол. Стульчик мы упаковали, и на всякий случай – все же мы не были близкими друзьями – я спросил Леночкиного мужа:

– Я тебе что-нибудь должен?

– Да, – ответил он, – три рубля.

Многие, наверное, еще помнят магическую цифру «три рубля шестьдесят две копейки» – такова была в те времена цена бутылки водки.

Не стоило бы вспоминать этот пустяковый эпизод, если бы не имя молодого физика.

Его звали Михаил Ковальчук.

Счастливые, безоблачные периоды в жизни редко бывают продолжительными. Несчастье случилось с Павой. В семьдесят один год он был еще в полном порядке и ездил с театром на гастроли в Австрию, но довольно скоро после этого с ним начали происходить странные вещи. Он стал забывать текст роли, продолжение какой-либо деятельности стало невозможным. У него возникали непонятные страхи, он боялся, что в комнате может упасть потолок. Диагноз был ужасен: болезнь Пика, нарастающее слабоумие. Это продолжалось два года. Из сослуживцев его навещал только Витя Рябов, молодой актер, дублировавший некоторые Павины роли и относившийся к нему с большой теплотой. Но и он однажды с горечью сказал мне: «По существу, я прихожу к другому человеку».

Летом мы решили вывезти Паву за город и сняли дачу в знаменитой сегодня Жуковке. Дача представляла собой простой деревенский дом, в котором из городских удобств было только электричество; половина дома сдавалась, а во второй половине жила хозяйка, сухощавая строгая женщина средних лет. Знакомясь с хозяйкой, Галя, которая на фоне деревенского дома особенно старалась подчеркнуть свой статус светской дамы, не преминула упомянуть, что ее муж – заслуженный артист и персональный пенсионер. Хозяйка поджала губы, сильно напряглась и с надменным видом сообщила, что она заместитель начальника какого-то важного отдела в какой-то очень важной организации. Паритет сторон был установлен, и в дальнейшем обе дамы вполне дружески общались.

Несмотря на отсутствие удобств и крохотный собственный участок, дача стоила дорого, потому что находилась на берегу реки Москва, вокруг были просторные лужайки, сосновые рощицы, и с деревенскими домиками перемежались особняки советских вельмож. Печально известная дача Фурцевой, служившая предметом пересудов в московских кругах, находилась неподалеку, и можно было невзначай увидеть государственного деятеля в капоте. Также недалеко находились дачи Совета министров – большая огороженная территория, где были выстроены коттеджи на одну или две семьи. Коттеджи сдавались на лето второстепенным сотрудникам: референтам, помощникам и прочим столоначальникам и канцеляристам. Эта территория называлась Греция, потому что, как известно, в Греции есть все, а на этой территории находился изобильный продуктовый магазин для обитателей коттеджей, которым напряженная государственная деятельность не позволяла тратить время в очередях. Посещение магазина жителями Жуковки и дачниками не предусматривалось, но твердость всех советских запретов практически всегда смягчалась различными лазейками, позволяющими обычным гражданам тоже время от времени чувствовать себя людьми. Дыра в заборе была и здесь, а документы в магазине не спрашивали.

Участок реки, к которому примыкала Жуковка, считался территорией Рублевского водозабора, и купаться здесь было запрещено. По берегу периодически циркулировал милицейский наряд, выгонявший непослушных купальщиков из воды. Между тем в сотне метров от пляжа, где мы обычно располагались, была деревянная купальня, входившая в зону правительственных дач, и когда однажды милицейский лейтенант пытался оштрафовать некую бойкую даму за купание в неположенном месте, она заявила, что если можно купаться людям в купальне, то можно и здесь.

– Но вы же не можете сравнивать себя с товарищем Соломенцевым, – рассудительно заметил лейтенант.

– У меня тело не хуже, чем у товарища Соломенцева, – закричала дама в ослепительном купальнике, надвигаясь грудью на представителя власти, потрясенного этим неслыханным вольнодумством.

Она, конечно, была не права. Товарищ Соломенцев все же был в этот момент кандидатом в члены политбюро, то есть входил в высшее руководство страны, и речные струи, омывающие его заслуженное, идеологически чистое тело, не могли заразиться чуждыми нашему обществу микробами.

На купальнике дамы знаков различия не было, но зная, что в Жуковке живут разные влиятельные люди, осторожный лейтенант не стал вступать в политический диспут, ограничился устным замечанием и удалился.