Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— А ну дай сюда, — женщина в куртке решительно направилась к знаменосцу и выхватила у него сломанное древко. Надкусив зубами полотнище, она с треском оторвала от него белую с синей полосы, а оставшуюся оранжевую протянула назад заулыбавшемуся такой находчивости знаменосцу. — Вот теперь он действительно красный.

Приумолкнувшая было колонна вновь забурлила весенним потоком:

— Ну и баба! Не баба, а конь... с копытами.

— Такой попадись — самого раздерет пополам, как тую тряпку.

Главную улицу, вновь огласила песня:

И словно подтверждая, что именно так и будет, струилась над головами поющих в солнечных лучах оранжевая лента импровизированного пролетарского стяга.

— Кто эта смелая женщина? — спросила Сона у Ксении.

— Клавка Дмыховская. Секретарша из «Товарищеского общества», Моздокская Жанна д’Арк.

Сона не знала, кто такая Жанна д’Арк, но спросить постеснялась, решила, что спросит на дежурстве у главного врача Вольдемара Андрияновича — тот все знает.

Между тем людской поток, прокатившись по Алексеевскому проспекту, свернул на Ольгинскую улицу и вскоре под хлынул к парадному входу Казачьего отдела или, как его еще называли, Атаманского дворца. В дубовую дверь забухали тяжелые рабочие кулаки:

— Открывай! Чего заперся?

— Хватит, поатаманили!

В дверях показался казак в звании подъесаула. Спросил, в чем дело.

— Атамана давай! Народ говорить с ним хочет.

— Сейчас доложу его высокоблагородию, — пообещал подъесаул, скрываясь за дверью.

Вскоре на крыльцо вышел сам атаман Отдела полковник Александров:

— Я вас слушаю, господа, — сказал он, с трудом удерживая на лице спокойное выражение.

Ему навстречу выступил Ионисьян.

— Гражданин полковник, — сказал он, выговаривая каждое слово с торжественной расстановкой. — Мы требуем немедленной передачи Отдела представителям народа.

У полковника от возмущения встопорщились седые усы.

— Да как вы смеете! — повысил он голос, закладывая руку за борт черкески. — Кто вас уполномочил производить такого рода узурпации?

— Революция, гражданин бывший атаман, — все так же чеканя каждое слово, ответил Ионисьян. — Или вы не в курсе событий?

— Да что с ним долго разговаривать! — подскочил к атаману киномеханик Кокошвили и сунул ему под нос револьвер: — Именем революции вы арестованы! Прошу сдать оружие.

Тотчас к атаману подошли еще несколько человек в рабочей одежде, среди которых Сона узнала слесаря с завода Загребального Терентия Клыпу. Последний под свист и улюлюканье толпы сорвал с плеч атамана погоны и бросил под ноги в непросохшую лужу.

У атамана страдальческой гримасой перекосилось лицо. В одно мгновение он как бы слинял, утратил офицерскую выправку и начальственную спесь.

— Господа... — сложил он умоляюще руки на газырях черкески, — пожалейте мою седую бороду, повремените до получения указаний из Владикавказа.

Но ему никто не посочувствовал. Лишь Сона вздохнула украдкой.

— Куда его, Аршак, в камеру? — ткнул Кокошвили револьвером в сторону невидимой отсюда тюрьмы.

— Ну что ты, Саша, — по лобастому лицу Ионисьяна скользнула улыбка. — Отведите атамана домой и посадите под домашний арест.

Атаман, поникнув головой, молча подчинился красноречивому жесту вооруженного киномеханика. Толпа, не утолившая до конца своего любопытства и жажды действия в связи с такими важными переменами, устремилась вслед за необычным конвоем. Но тут путь ей преградили вылетевшие — иначе не скажешь — из ближайшего переулка всадники. Впереди — офицер без папахи и в распахнутой черкеске. В руке у него хищно сверкала шашка.

— Кто вам дал право, сволочи, изгаляться над казачьим атаманом?! — крикнул он сдавленным голосом. — И вы, братцы! — обвел он острием шашки ряды демонстрантов, среди которых находились и казаки, — позволяете арестовывать свою власть. Да как же вам не стыдно, мать вашу перетак!

Толпа на этот его не совсем приличный монолог ответила не более учтивыми выражениями:.

— Метись, Пятирублев, отседа к такой–то матери! Ишь, глазья выпучил, холуй царский. Сдернуть его, суку, с седла, чтоб не лаялся.

— Зарублю-ю! — Пятирублев задрал над головой шашку, пришпорил коня, направляя его в человеческую гущу. Следовавшие за ним рядовые казаки вскинули перед собой карабины, лязгнули затворами.

Грохнул выстрел. Это Кокошвили взмахнул револьвером перед мордой казачьего коня. Тот, заржав, взвился на дыбы.

— Господи Исусе! — вздохнули рядом с Сона. — Вот тебе и революция! Беги, Нюрка, а то убьют...

Толпа плеснулась во все стороны, словно лужа, в которую бросили булыжник. Раздалось еще несколько выстрелов. Кто–то пронзительно закричал не то от боли, не то от страха. У Сона от этого крика похолодело под ложечкой, и она, охваченная паническим страхом, побежала прочь, позабыв про Ксению, лазарет и про все на свете.

— Хватайте его! — кричал кто–то за спиной, и ей казалось, что хватать должны ее.

Опамятовалась возле паперти Духосошественского собора, что возле базарной площади. С трудом перевела дух, подоткнула растрепавшиеся волосы.

— Софья Даниловна, что с вами?

Сона повернулась на голос: к ней подходил со стороны полицейского участка сам пристав, безукоризненно одетый, выхоленный, по-прежнему похожий как две капли воды на царя Александра.

— Ой, господин пристав! — вымученно улыбнулась Сона и прерывающимся от волнения голосом рассказала о событиях, происшедших у Казачьего отдела.

— O fallacem hominum spem, — сокрушенно покивал головой пристав.

— Что вы сказали? — не поняла Сона.

Пристав снисходительно усмехнулся:

— Я говорю об обманчивости человеческих надежд. Жалкие люди. Они думают, что, совершив революцию, стали свободными. Какое наивное заблуждение.

— Но почему же? — удивилась Сона, окончательно приходя в себя после перенесенного волнения, и повернулась, чтобы идти к лазарету. Пристав пошел рядом.

— Да потому, что свободных людей не может быть ни при какой власти, будь то Николай Романов, князь Львов [8] был назначен председателем Временного правительства. или Емеля Пугачев. Любая власть есть насилие, или вы этого не знаете? Примером может служить сегодняшний случай. Новая власть еще не сформировалась толком, а уже производит аресты.

— Но ведь атаман мо... монархист, — запнулась Сона на непривычном, услышанном на митинге слове.

— Всегда одно и то же, — вновь усмехнулся пристав. — Нынче берут монархистов, а завтра, глядишь, опять за большевиков примутся. Вы, случайно, не большевичка? Уж вас–то, видит бог, я взял бы с удовольствием. Хе-хе...

— Хватит того, что вы взяли моего мужа, — нахмурилась Сона.