Джон Джейкс - Север и Юг. Великая сага. Книга 1

Чарльз вполне разделял негодование Приама. Он совершенно не понимал порядка, который даровал свободу одним людям, потому что они были белыми, и лишал ее других только потому, что у них другой цвет кожи. Он находил эту систему несправедливой, даже варварской, и в то же время считал, что она должна быть незыблемой и повсеместной.

Бывало, что они говорили о некоторых сторонах рабства с Каффи. К примеру, Семирамис ничего не имела против имени, данного ей при рождении, хотя Каффи находил его чересчур вычурным. Она совсем не видела в этом какой-то скрытой насмешки над своим положением невольницы. А вот Приам чувствовал издевку очень хорошо. И не делал тайны из того, что ненавидит свое имя.

– Приам сказал, что не будет человеком мистера Тиллета вечно, – доверительно сообщил однажды Каффи. – Он часто так говорит.

Чарльз понимал, что это значит. Приам собирался сбежать. Но зачем? Разве рабство существует не везде? Каффи думал, что не везде, хотя и не мог этого доказать.

Он бродил по поселку почти до самого вечера. Успел даже часик подремать в прохладной темной церкви, а потом сел на ступеньках одного из домишек и начал обстругивать ножом деревяшку, когда с полей потянулись рабы с мотыгами на плечах.

Джонс вернулся домой час назад. Когда он вышел на свое крыльцо, Чарльз увидел, что на его рубашке темнеют пятна пота, а дубинка и плеть явно нарочито выставлены напоказ.

– Эй, Приам! – крикнул Джонс с любезной улыбкой.

Раб, на целую голову выше и на пятнадцать лет моложе надсмотрщика, вышел из группы неторопливо шагавших негров.

– Да, мистер Джонс? – не слишком уважительно откликнулся он.

– Мой помощник сказал, что в последнее время ты плохо работаешь. Да еще и много жалуешься. Не давать ли мне тебе особую норму на каждый день?

Приам покачал головой:

– Я делаю все, что надо. Но мне ведь не обязательно это должно нравиться, да? – Он посмотрел на других рабов, и в его взгляде вспыхнула обида, даже угроза. – Помощник никогда мне не говорил, что он мной недоволен.

Джонс сделал шаг вниз по ступеням – только один, сойди он дальше, макушка его головы оказалась бы ниже уровня глаз Приама.

– Ты и вправду думаешь, что он бы тебе сказал? Нет. Ты слишком глуп, чтобы понять. Ты годишься только для того, что ты делаешь. Твоя работа для ниггеров. Или для скота. – Главный надсмотрщик ткнул дубинкой в живот Приама, стараясь вывести раба из терпения. – Я собираюсь побольше нагрузить тебя работой на недельку-другую. Еще полнормы дополнительно на каждый день.

Кто-то в толпе рабов судорожно вздохнул. Почти у всех плантаторов, за исключением самых жестоких, рабам было принято давать только одну норму в день. Опытный работник мог справиться с ней задолго до захода солнца, и у него еще оставалось достаточно времени и для собственного огородика, и для каких-то личных дел.

Приам стиснул зубы. Он прекрасно знал, что нельзя пререкаться с надсмотрщиком. Но Джонс явно нарочно злил его. Чарльз просто ненавидел этого жирного маленького янки с лысым черепом и плаксивым, гнусавым голосом.

– Ну, ничего не скажешь на это? – Джонс снова ткнул Приама дубинкой, на этот раз сильнее. – А я ведь могу и еще кое-что сделать, не только увеличить тебе норму. Я могу сделать то, к чему призывает твой наглый взгляд. – Он потряс плеткой перед носом Приама. – Что-то вроде этого.

Столь односторонний характер ссоры вынудил Чарльза рвануться с места, как пушечное ядро.

– Мистер Джонс, у вас есть плеть и дубинка, а у Приама ничего нет. Почему бы вам не поступить по справедливости? Дайте ему или то, или другое, а потом подеритесь честно!

Стало очень тихо. Рабы испуганно застыли. С реки донесся хриплый рев аллигатора. Даже во взгляде Приама угас яростный огонь, разожженный Джонсом. Ошеломленный надсмотрщик уставился на мальчика:

– Ты защищаешь этого ниггера?

– Мне просто хотелось бы, чтобы с ним обращались справедливо. Все говорят, что он отличный работник. И мой дядя так говорит.

– Он ниггер. Он и должен хорошо работать. Пока хребет не сломает, если понадобится. А тебе полагается находиться в господском доме, там твое место. Ты постоянно болтаешься здесь, и я уже начинаю задумываться, почему это так. Что тебя так здесь привлекает? Может, своих чувствуешь, вроде как рыбак рыбака видит издалека? Может, в тебе есть черная кровь?

Чарльза взбесила скорее усмешка надсмотрщика, чем само оскорбление. Он наклонил голову и изо всех сил боднул Джонса в живот. А потом два раза ударил кулаком и бросился бежать со всех ног.

До самых сумерек Чарльз прятался у реки. Наконец он решил, что дольше тянуть нельзя и пора вернуться домой. Когда он медленно шел через сад, из-за кустов раздался тихий свист, привлекший его внимание.

Лицо Каффи сияло в угасающем свете. Ухмыляясь, он сообщил, что своей смелой выходкой Чарльзу удалось отвлечь Джонса от его главной цели. Он так взбесился, что потерял к Приаму всякий интерес.

Голодный и усталый, Чарльз поплелся к дому. Теперь его победа почему-то не казалась ему такой важной. А когда он увидел, что дядя Тиллет ждет его с мрачным видом, она стала приобретать очертания настоящей беды.

– С час назад приходил Джонс, – сказал Тиллет. – Пойдем-ка со мной в библиотеку. Я хочу услышать, что ты сам скажешь в свое оправдание.

Чарльз послушно пошел следом. Ему всегда нравился дом Мэйнов именно в это время дня. Серебряные вазы и чаши, полированная мебель из розового дерева и ореха отражали огоньки свечей и ламп. Хрустальные подвески люстр слегка покачивались на легком ветерке, влетавшем в открытые окна, и тихо звенели. Домашние слуги негромко переговаривались и смеялись, заканчивая работу. Сегодня ничего этого Чарльз не видел и не слышал.

Библиотеку Тиллета Чарльз тоже всегда любил, любил ее громоздкую, мужскую мебель и очень реалистичное изображение римских развалин на стенной росписи над каминной полкой. На стеллажах здесь стояли сотни замечательных книг на английском, латыни и греческом. Сами книги Чарльза не слишком занимали, а вот то, что дядя их все прочитал, приводило его в восторг. Но этим вечером библиотека казалась ему чужой и пугающей.

Когда Тиллет попросил племянника объяснить свое поведение, мальчик, запинаясь, рассказал, что встал на сторону, как ему казалось, несправедливо обиженного, потому что у Джонса была плеть и дубинка, а у Приама – ничего.

Покачав головой, Тиллет взял в руки трубку:

– Не твое дело – вставать на чью-то сторону в таких стычках. Ты прекрасно знаешь, что Приам – один из моих людей. У него нет таких же прав и привилегий, как у белого человека.

– Но разве он не должен их иметь? Почему он обязан терпеть, если кто-то хочет его ударить?