Хорхе Ливрага - Алхимик. По следам Джордано Бруно

— Разве они не виноваты?

— Да, виноваты, но есть ли у тебя право судить? Разве не для этого существует божественный закон?

— А разве этот закон не находится и во мне самом?

— Конечно; но ты его бессознательный служитель, а если попытаешься стать его вершителем, то можешь выйти за пределы дозволенного и вызвать сильнейшую реакцию этого закона против тебя и против того, кого ты защищаешь. В ответ на твой вопрос скажу, что наш брат, отец Иустин, для «внешних» людей обладает определенными психическими способностями, подкрепленными полученными у нас знаниями, и это позволяет ему исцелять больных, особенно тех, кто страдает нервными заболеваниями. Ты знал это?

— Я что-то слышал об этом в семинарии, но не верил, пока не узнал здесь брата Восемьдесят Второго.

— У него очень гибкий и необыкновенно чистый разум, который обладает огромной гармонизирующей жизненной силой. Поверь мне, Пабло Симон, это прекрасный, исключительный человек.

— Я знаю и сам имел возможность убедиться в этом, дорогой брат.

— Так вот, наш с тобой общий друг по зову своего доброго сердца добился больших успехов в лечении. Ему было все равно, кого лечить — бедных или богатых, христиан или иудеев. Поначалу клир не слишком обращал на это внимание, приписывая чудесные исцеления молитвам и церковным реликвиям. Но затем прошел слух, что всего этого недостаточно для власти над Природой, что он принадлежит к какому-то «оккультному центру» и даже одержим дьяволом. Месяца три тому назад он вылечил от паралича сына казненного инквизицией мужчины, и это стало искрой, от которой вспыхнул порох. Его доброта и смирение поставили в неудобное положение отца Педро, Лонгина и даже трибунал. Ибо он был похож на настоящего мученика, тем более что люди любят его и одновременно побаиваются, ведь все уверены в его магических способностях. И за это его сожгут! И Христос имел те же самые способности.

— И Его тоже убили…

— Да… Так ты пойдешь?

— Конечно. Я должен…

— Мы тебя переоденем, и никто тебя не узнает, если будешь во всем нас слушаться. Надеюсь, ты не наделаешь глупостей и не навредишь ни себе, ни ложе. Я отвечаю за тебя перед великим Учителем.

— Не беспокойтесь. Обещаю быть благоразумным.

За три часа до того, как тени перебрались на запад, Пабло Симон уже был одет как член небольшого братства горных монахов. При выходе к нему присоединились еще насколько братьев, которые облачились так же, закрыв лица капюшоном.

Они шли молча, опустив головы, с толстыми Библиями в руках. Молодой ученик в который раз повторял себе, что должен хранить спокойствие и не поддаваться иллюзии внешних форм. Но если шаг его был медленным и спокойным, то сердце в ожидании встречи с Судьбой неистово колотилось.

В городке царило необычайное оживление. Группки крестьян и посланцы разных церковных орденов стекались к большой центральной площади. Братья ложи держались еще теснее и тихо обменивались короткими фразами. Один из них, по виду старший, зажег большую свечу, чтобы освещать дорогу и не отличаться от других групп.

Самые первые вестники небесного светила уже начали окрашивать высокие облака, когда Пабло Симон и братья достигли площади. Квадратная звонница приходской церкви устремлялась вверх, подобно жезлу власти в царстве страха.

Понемногу все вокруг озарялось багрянцем, становясь похожим на ожидаемое кровавое событие. Посередине круглой площади возвышался зловещий символ этого этапа существования человечества — этапа невежества. В своем вечном движении колесо циклов времени сделало еще один оборот на Запад, к власти анархии и фанатичных культов тотемов. Священные Мистерии безымянной Религии мудрости выжили только в нескольких городах Египта, в уединенных центрах Греции, и к Средним векам в римских катакомбах и подземельях по всей Европе еще оставались немногочисленные, но героические остатки древнего братства, о котором с таким восторгом говорили Пиндар, Платон, Протагор, Юлиан и Эсхил.

Да, на площади поднимался костер инквизиции — угроза вольнодумцам, поэтам, физикам, астрономам и химикам. Никогда ни одно пламя не порождало столько теней, как костры инквизиции. Казалось, в небе над площадью звучат слова ангела из Апокалипсиса: «Горе живущим на земле!»

Пабло Симон едва не плакал от злости и отчаяния. Но тут к нему подошел монах и прошептал:

— Если ты Пабло Симон, то должен знать, что на костре сожгут Восемьдесят Второго.

— Да, а кто ты, брат?

— Сейчас это не имеет значения. Я тут по воле брата Одиннадцатого. Следуй за мной.

Братья, стоявшие рядом, одобрительно кивнули. Шагов через сто они свернули в проулок возле семинарии, где стояла двухколесная повозка, окруженная более чем сотней простых солдат и примерно таким же количеством гвардейцев инквизиции на белых лошадях. Один из них выехал им навстречу, и лжемонах протянул ему вощеную табличку с печатью. Офицер немедленно отдал приказ, и кольцо стражей разомкнулось, пропуская посетителей. В черной повозке их ждал отец Иустин — изможденный, израненный, грязный, одетый в лохмотья, но с самой доброй улыбкой на устах. Уловив тревогу Пабло Симона, он подал тому знак подойти поближе.

Находясь рядом с приговоренным, молодой человек никак не мог постичь, как в таком хрупком теле могла существовать столь светлая и нежная душа, которую он узнал в часы их неторопливых бесед в «Руинах». Его поражало, что людям, которые принадлежали к ложе, удавалось силой собственной воли разрывать обычную взаимозависимость между душой и телом.

Охрана отошла шагов на двадцать, и они могли говорить свободно.

— Пабло Симон, бедный мой, зачем же ты пришел? Это зрелище не для тебя.

— Я сам попросил, друг мой.

— Я должен был это предвидеть… Возможно, тебе это пригодится… Потом… Да, пригодится…

— Не понимаю, о чем ты говоришь, но хочу помочь тебе. Я просил брата Одиннадцатого отбить тебя силой, чтобы избавить от ужасных мук на костре.

— И ты о таком просил? Ну и позабавил же ты этого мудрого человека!

На его бесцветных губах появилась искренняя улыбка, в которой не было ни грусти, ни насмешки.

— Как тебе удается сохранять такую твердость духа?

— Потому что у меня есть знания и любовь к Божественному. Что может случиться со «мной»? Огонь поглотит эту оболочку из плоти, но меня не затронет. Я отождествляю себя не с телом, а с бессмертным духом, не подверженным никакому вреду. Платон ясно объяснил: все зависит от того, на чем сосредоточено наше сознание, дорогой мой.

— Но как, Бога ради, ты можешь спокойно об этом говорить? Разве ты сможешь избежать боли?

— Мог бы, но какая в том польза? Энергия мне понадобится для того, чтобы подняться к тонким мирам, откуда я смогу помогать людям и быть ближе к нашему Господу. Страдания — это оплата всех долгов. Страдания освобождают и обновляют внутренние силы. Разве бывают роды без боли? И рождение в духовной жизни происходит точно так же, требуя крови и слез. Распятие дало нам воскресение.