Хорхе Ливрага - Алхимик. По следам Джордано Бруно

Ученик ощутил, как загорелось от этого известия его сердце. Лишь в такой особенный день эзотерическая школа, имевшая весьма строгие правила, могла позволить посвященному низшей ступени, не принадлежащему этой школе, созерцать самую малую из Мистерий. Незадолго до указанного времени Сани направился к большому храму, но, обходя рощицу, встретил адепта, который, казалось, ждал его. Тот пристально посмотрел на Сани и, читая его мысли, сказал:

— Ты знаешь, что, где бы ни исповедовалась религия Мистерий, душа и корень общенародных религий, во всем мире она одна и та же. Так что пусть тебя не удивляет мое приглашение, ведь ты наш брат — в Природе все братья, а кроме того, ты наш брат в оккультных науках. Помни: ты увидишь не больше, чем должен. Хотя тебе будет показано всё, ты этого не увидишь, так что не бойся смотреть.

— О, мудрый, тогда к чему такая скрытность, почему все держится в тайне?

— Потому что непонятное обычно трактуется неверно, искаженно, а все, что человек видит, не будучи внутренне чистым, оставляет после себя страшную для души пустоту. Что дало бы профану созерцание Мистерий? Лишь смятение, а это прямой путь к безумию и безверию. Лучше показать ему то, что ему доступно, и он не «ощутит пустоты» и не наделает ошибок, зато максимально использует свой духовный потенциал; в этом и состоит польза экзотерических религий. Великан не влезет в сандалии карлика, но и карлику не подойдет обувь великана.

— Так и есть; поэтому у таких Учителей, как Будда и Иисус, был круг прямых учеников и гораздо более обширный круг внешних учеников; с последними они говорили лишь языком притч и аллегорий, которые были легки для восприятия и из которых было изъято все научное и философское.

— Ты прав, но сейчас пришло время идти в храм; через несколько мгновений его двери снова закроются.

Едва они переступили порог, как каменные двери начали медленно и неумолимо закрываться.

Глаза Сани не сразу привыкли к сумраку; он находился в помещении, похожем на вестибюль, стены которого были покрыты знаками и образами божеств. Пространство было так насыщено ладаном, что поначалу это подействовало на него усыпляюще, но он приспособился и смог сохранить сосредоточенность. Через некоторое время адепт молча подал знак, и маленькая дверца, скрытая в стене, открыла проход внутрь. Тогда Сани заметил, как из темных углов и ниш помещения появились десять или двенадцать монахов, которых из-за очень скудного света свисавшей сверху лампы можно было принять за статуи медитирующих аскетов.

Большой зал внешнего храма имел форму куба со стороной пятнадцать метров и освещен был так же слабо.

В церемонии чувствовалось простое величие Божественного. Большая статуя Будды стала немым свидетелем приношений, которые совершались недавно посвященными братьями, теми, кто выполнял самую грубую физическую работу в общине. Никогда еще Сани не доводилось видеть такой невозмутимой обезличенности образа Будды. Это свойство ему, западному человеку, казалось очень привлекательным, ведь подобные статуи изображали не Сиддхартху Гаутаму, называемого «Буддой», а вообще всех «будд» (просветленных). Вот почему еще за тысячи лет до рождения Учителя Спокойствия существовала буддийская религия и ее храмы, но это духовное движение постепенно утрачивало силу, пока, наконец, не истощилось совсем, и, когда родился Сиддхартха Гаутама, у этой религии оставалось лишь несколько сотен последователей, скрывавшихся в доисторических храмах в пустыне Гоби и в Гималаях.

Сани был поглощен созерцанием церемонии, и для него, немало изучавшего магию, не было большим удивлением увидеть, как монах поднялся в воздух и зажег одну из боковых ламп на высоте восьми метров от пола. Он был знаком с тайным искусством, с помощью которого можно было заставить силу притяжения Земли оттолкнуть тело и отправить туда, куда укажет его воля; но то, что произошло потом, вызвало его полное восхищение и изумление.

Все ученики, некоторые из которых были еще подростками, один за другим поднимались на ту же высоту и зажигали лампы. Сани умел левитировать, но это требовало определенных усилий, и ему удавалось подняться лишь невысоко, и то не при каждой попытке; обычно он отрывался от пола лишь на несколько сантиметров. Участники же церемонии проделывали все это с кажущейся легкостью, ни у кого не было ни малейшей задержки или затруднения. Когда настал его черед, он в тревоге обернулся к адепту, ожидая, что его освободят от полета, но тот улыбнулся, протянул ему факел и указал на следующую лампу. Сани хотел что-то сказать, но жест адепта заставил его передумать и все-таки сделать попытку.

Через минуту он смог отделиться от пола и проделать в точности то же самое, что и другие.

Ночь он провел в бдении и размышлениях, душа его наполнилась оптимизмом, а сознание сохраняло связь с мирами чистой интуиции. Незадолго до рассвета, когда он позволил себе несколько минут отдыха, перед ним предстало видение, которое всегда возвещало великие события: образ Ипатии. В этот раз ее лицо еще больше, чем обычно, казалось размытым; можно сказать даже, что у нее не было лица. Ее окружал обширный белый ореол, но его очертания были очень нечеткими.

Сани мысленно задал вопрос. Вместо ответа образ поднял руку в прощальном жесте. Он не мог понять смысла этого видения, но чувствовал, что оно было последним.

Нечто очень неопределенное поселилось в его душе, нечто одновременно радостное и грустное; подобное ощущение человек испытывает, покидая свой родной дом, город или страну в поисках новых горизонтов, чего-то лучшего, более подходящего для него. Это земные тревоги, но существам, находящимся в рабстве у материального, у цепи циклических возвращений, они кажутся реальными и ужасающими. Было ли это странное ощущение предчувствием его самого последнего шага вперед, его освобождения от мира страстей, его встречи со своим Я?

Следующие дни показались кандидату в Мистерии сном. Он жил наполовину — жил, храня это «нечто».

Его мудрый друг, адепт, занятый никому не ведомыми таинственными делами, больше не посещал его. Книга с асбестовыми страницами, некогда так увлекавшая его, лежала теперь забытая на полке в келье. Сани ждал не только всеми клеточками тела, его эмоции, ум и душа разделяли эту мучительную радость ожидания.

Кусты, уже покрывшиеся красными цветами, отвечали молчанием на его вопрос; воды пруда были поглощены собственным журчанием; стены храма изобиловали образами прошлого, а в его анналах не было ни намека на будущее. Порой его взгляд поднимался к редким белым облачкам, и он сливался с ними, пытаясь с высоты обозреть бóльшую часть пустыни. Не приближается ли тот таинственный персонаж, который завершит его посвящение?