Хорхе Ливрага - Алхимик. По следам Джордано Бруно

— Хватит! Не желаю больше слушать! Дайте мне жить своей жизнью! Моя жизнь принадлежит мне! Какой прок был в смерти отца Матео, какой?

— Возможно, в смерти — никакого; но в жизни, увенчанной такой смертью, смысл был…

— Чушь! Одни безумцы! Стража!

Видимо, отец Антонио обезумел от ужаса, усугубленного угрызениями совести; к счастью, толстые стены и двери заглушили его крики и тревога не поднялась. Вскоре в комнату заглянул секретарь и спросил, не звали ли его, но к тому времени старик немного успокоился, а острый, как нож, взгляд Пабло Симона словно пронзал его разум, призывая к благоразумию.

— Да, отец Хуан, я звал вас, чтобы вы проводили этого брата к выходу… Брат, приходите сюда еще раз через два дня. У нас будет больше времени для беседы, и потом вы сможете немедленно покинуть страну.

Пабло Симон молча поклонился и, прикрыв, насколько возможно, лицо, позволил вести себя по коридорам, которые были ему так знакомы. На улице, оставшись один, он направился в сторону старинной церкви, до которой было километра два, соблюдая предосторожности против слежки.

На какое-то мгновение ему показалось, что все пропало, ведь отец Антонио полностью потерял контроль над собой; правда, чуть позже тот осознал, что опасность грозит как ложе, так и ему самому. Священник, человек с изнеженной натурой, не отличавшийся отвагой, при этом обладал хорошим чутьем и боялся тех осложнений, которые могли принести его старые, пусть даже недолгие, отношения с братством из «Руин».

Долгая прогулка, наблюдения за людьми и напряженные размышления привели к тому, что до «Руин» Пабло Симон добрался измотанным физически, эмоционально и умственно.

Во время следующего визита, о котором было условлено, отец Антонио принял его в своем кабинете, но попросил ничего не говорить, пока они не пройдут в келью, комнату, где он жил. Она находилась в южном крыле огромного здания. Ее убранство отличалось роскошью и удобством, хотя помпезности в нем не было. Через высокое узкое окно, закрытое прочной решеткой, пробивалось солнце и свежий воздух с гор.

Отец Антонио устроился в кресле, а другое кресло предложил ученику. Его лицо выражало усталость и болезненную покорность. Шли минуты, но Пабло Симон все не мог начать разговор — взгляд его собеседника блуждал среди далеких горных ущелий и был крайне рассеянным.

— Брат Антонио, давайте не будем зря терять времени. Что вы хотели мне сказать?

— Столько всего!.. Но зачем? Вы живете в другом мире, в нем нет моих радостей и страхов, в нем другие надежды и заботы. Мы оба знаем, что истинно верующих учат мертвой букве, измененной и искаженной относительно подлинного учения Иисуса Христа, и знаем, что действия инквизиции стали чудовищными… И вы верите, что столько бед можно исправить? Я — нет, по крайней мере, не в ближайшие пять-десять веков…

— Все не так! Уже есть признаки того, что разные христианские секты смогут мирно сосуществовать, а еще через три четверти века к этому придут все религии. А те, кто понимают лишь боль и смерть, будут стерты с лица земли, и на смену им придут другие, новые, подобно тому, как меняются формы единого и неизменного знания, которым живем мы, философы.

— Не будьте фантазером… Через сто лет во всей Европе не останется ни единого философа!

— Если это случится, догматизм и невежество доведут ее обитателей до жизни в пещерах, и тогда другие народы, обладающие религиями, философскими братствами и научными школами, займут ее земли и создадут новую цивилизацию. Но такие радикальные средства не потребуются. Наши народы смогут восстать против абсурдных моральных утверждений, таких как идея вечного наказания за ошибку, которая была совершена на Земле не столько по злому умыслу, сколько в силу врожденной слабости; они смогут выступить против преступных организаций, а отрицать это — значит утверждать, что у них нет ни разума, ни духовного света. Раскрой глаза, брат! Встань и иди!

— Горе мне! Горе вам, Пабло Симон! Священный огонь мучеников снедает ваше сердце, а мою душу сковывает дым страха; но и вас, и меня, и всех раздавит эта адская машина.

— Вы не испугаете меня этими страшными картинами! Мы проживаем Возрождение, и оно достаточно мощно, чтобы стряхнуть паразитов со спины человечества. Современная наука сломает детские догмы о геоцентрической системе. История и право сметут предрассудки о том, что современные религиозные символы являются чем-то оригинальным, а человек появился не более шести тысяч лет назад.

— Бросьте эти чудачества! Подумайте о настоящем: по стране ходят десять тысяч инквизиторов, а их стражники прошли отличную подготовку. Тайные агенты есть повсюду — вплоть до лупанария в Ватикане; возможно, тайный агент — я, возможно — вы, возможно — высший руководитель тайных братств. Здесь вам не Тибет, Пабло Симон!

— Если мы уступим еще хоть немного, воцарится настоящий ад! Отец Антонио, если каждый будет делать свое дело и следовать учениям Христа, зло и невежество неминуемо падут.

— Каким учениям? Копии на арамейском языке, хоть как-то близкие к оригиналу, были уничтожены как апокрифы, и даже если что-то осталось, никто не знает, где оно хранится. Дошедший до нас Новый Завет — это греческая компиляция, созданная примерно в IV веке и за тысячу лет менявшаяся раз двадцать.

— Уничтожено не все. Благодаря тому же Евангелию от Иоанна исследователи могут убедиться, каким заблуждениям учат обывателя. К тому же вспомните, что это Евангелие было действительно написано гностиком первых веков, и в его диалогах немало эзотерической мудрости; в нем изложены основные законы, которые мы знаем…

— Очень приятно вести с тобой беседу, Пабло Симон, но тебе опасно находиться в городе… Я не шутил, когда сказал секретарю о твоем путешествии за границу.

— Вы говорите о доминиканце, но не о враче, крестьянине, солдате или торговце, в которого я могу превратиться, если вы меня вынудите…

— Перестаньте нести вздор! Инквизиция…

— Хватит об этом! Она меня не страшит, и, если проявить немного воли, вас она тоже не будет волновать! В руках этих подлецов сошла с ума Ипатия, были убиты брат Одиннадцатый и отец Иустин, и за последние двадцать лет погибли сотни других людей. Вот работа инквизиторов… работа трусов!

— Держите себя в руках! Имейте хотя бы уважение к моим сединам!

— Мудрый Фалес из Милета учил, что седины говорят о возрасте, а не о мудрости… Я уважаю вас, но у меня нет причины игнорировать трусость и невежество, охватившие полмира… Если вы обосновались в этой его половине, тем хуже для вас. Кроме того, я не склоняюсь перед физическим возрастом, политическим положением или знатностью рода; я склоняюсь лишь перед мудростью, а на физическом плане — перед слабым, которому моя сила поможет подняться; и никогда не ищу расположения богатого, сильного или опасного человека.