Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

— Делегат из Екатеринославской губернии. Хочет моего отца повидать.

Они прошли в огромный цех, со станками и трансмиссиями, точно такими же, какие Василь однажды повидал в Саноке на вагонной фабрике. Народу собралось немало. Одетые в теплые куртки и пальто, рабочие толкались, дымя папиросами, живо беседуя, пошучивая. Рядом с мужчинами стояли и закутанные в теплые шали женщины, и юные девушки. Вид у них был праздничный, иные припудрены, в ярких платках, фасонистых жакетах и модных высоких ботинках.

Игорь продвигается вперед, кивком головы и улыбкой подбадривает Василя: не отставай, друг. Они протиснулись совсем близко к трибуне, настланной из досок на двух станках, и остановились.

— Вот если б вся Россия так забастовала, — говорит Игорь тоном бывалого, опытного человека, — война бы завтра же кончилась.

Василю хочется показать свою сообразительность, и он продолжает мысль товарища:

— Представь, Игорь, начались забастовки не только в России, а и в Австрии, и везде на свете. Наверное, все солдаты побросали бы оружие и разошлись по домам.

— Нет, винтовки бросать нельзя, — шепчет Игорь, подняв палец, совсем как его отец в подобных случаях. — Ни в коем случае.

— А на кой ляд оружие справедливым, честным людям? — пробует возразить Василь.

— Бить таких, как твой Малко.

Василь рассмеялся:

— Я с ним и без винтовки справлюсь, когда придет революция.

— Сама не придет, — стоит на своем Игорь. — Без винтовки не выйдет. Спроси хотя бы моего отца.

Разговор обрывается.

На трибуну выходит руководитель стачечного комитета — невысокий человек в военной шинели, с рубцом на щеке и пустым, заложенным за широкий пояс левым рукавом. В наступившей тишине он объявляет митинг открытым и приступает прямо к делу. Держа в правой руке листок бумаги, он докладывает, что за четыре дня начавшейся забастовки успел сделать комитет. Первое: в ответ на призыв стачечного комитета поступило пять тысяч семьсот рублей добровольных пожертвований от отдельных лиц и организаций («Мама моя полсотни дала», — шепнул Василю Игорь). Второе: на эти средства будет оказана помощь многодетным семьям стачечников (он зачитывает список) продовольствием и топливом. Третье: стачечный комитет направил решительный протест генерал-губернатору на незаконные действия полиции («Можно подумать, что дела полиции были когда-нибудь законными», — долетел до Василя чей-то иронический голос), которая осмелилась арестовать весь состав первого легального комитета. Четвертое: руководитель информирует рабочих о ходе стачки, о том, что заводская администрация категорически отказывается вести переговоры, одновременно угрожает, в случае продолжения стачки, уволить всех рабочих мужского пола (это слова директора), а на их место поставить пленных австрийцев.

Единодушный грозный крик сотен людей прокатился по цеху в ответ на директорский ультиматум.

Если б можно было жгучий гнев, вырвавшийся из рабочей груди, претворить в энергию взрыва, она, наверное, подняла бы в воздух и сожгла вместе с заводом весь аристократический квартал Липки, где среди прочих красовался своей архитектурной отделкой и новый особняк хозяина завода. Василь ничего подобного не видывал. Он смотрел по сторонам: кругом раскрасневшиеся, возмущенные лица, поднятые кулаки…

— Вот кому понадобились бы винтовки, — вполголоса сказал Василю Игорь, воспользовавшись когда-то услышанными отцовыми словами.

— Это уже революция, Игорь? — спросил Василь.

Игорь — парень башковитый, недаром отец поставил его своим связным. Не было случая, чтобы он не справился с заданием, или не предупредил своевременно отцовых товарищей о нависшей опасности, или не подал сигнала отцу, находясь в дозоре. Игорь не по годам развился, впитывая и рассудительность отца, и его глубокое чувство любви к народу, знал он немало и насчет классовой борьбы и революции… однако же вопрос Василия застиг его как бы врасплох, он растерялся и впервые за эти три дня не нашелся что ответить другу.

— Придется у отца спросить, с чего начинается революция, — откровенно признался он.

В разгар этого шумного возмущения, охватившего весь цех, на трибуне появился высокий, подбористый человек, одетый не по-рабочему — в черном пальто с меховым воротником, в котиковой шапке пирожком, в начищенных шевровых ботинках. Подстриженная клинышком черная борода и такие же пышные усы дополняли портрет этого человека — явно не из пролетариев. Это был если не министр, не директор завода, то уж во всяком случае редактор газеты или, по меньшей мере, правитель канцелярии его сиятельства генерал-губернатора.

Гул в цехе постепенно стих, рабочие с любопытством разглядывали этого господина, прикидывали так и этак, стараясь угадать, кто он и что за песенку запоет — с уговорами или с угрозами…

Председательствующий объявил:

— К нам прибыл член подпольного губкома партии социал-демократов, хорошо нам знакомый товарищ, чьего имени в конспиративных целях я не назову. Он ознакомит нас с современным политическим положением в России и за границей. Но предупреждаю, — председательствующий приятно улыбнулся, приложив палец к губам, — узнаете нашего друга — помалкивайте, пожалуйста, прикусите языки. Понятно, товарищи?

— Понятно, понятно! — с веселым возбуждением ответили десятки голосов.

— Просим! Говорите! — загудел весь цех.

— Товарищи! — начал докладчик спокойным, но сильным голосом. — Второй год тянется империалистическая грабительская война между державами за рынки, за передел колоний, и второй год льется за прибыли буржуазии невинная кровь трудящихся…

— Василько! — горячо зашептал Игорь. Поймав его руку, он сжал ее, потом обнял друга, приник к плечу, не в силах не поделиться обуявшей его радостью. — Слышишь, Василек? Я с первого же слова узнал. Это ж батька. Мой отец. Не веришь?

Василь завидует Игорю. Шутка ли, иметь такого отца! Охрана не зря пропустила его, стоило Игорю лишь назваться сыном Заболотного. Умно говорит Заболотный, призывает объединяться, отстаивать свои права. Покорную овцу ежегодно стригут, но самой-то овце какая выгода? Интересно: неужели все, кто учился у того великого тайного учителя, так же умны, как Заболотный? Однажды Алексей Давиденко назвал его имя. Есть на свете человек, сказал он, который в состоянии расправиться и с хозяином Окунем, и с попом Григоровичем, а пока еще он сзывает самых отважных, копит силы для решающей битвы… Ничего больше не сообщил Алексей, с усмешкой только сказал: подрастешь — все узнаешь. Живи только честно, и Ленин сам к тебе придет.

Василь уверен, что живет честно, но что из того, раз есть люди, которые не любят честной жизни. Что делается в Ольховцах? А в Саноке? Хозяин Окунь бесчестно поступал, и Алексей правильно сделал, что отстегал его кнутом, не мешало бы и хозяина этого завода по цехам как следует погонять. Заболотный спрашивает у рабочих: сколько получает хозяин от государства за каждую вот такую гильзу (он поднимает над головой выточенную орудийную медную гильзу)? Немало. Десять рублей! А что вам перепадает? Копейки. Ясно? Если Василю ясно, то рабочим и подавно.