Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

Встрепенулась, услышав стук в дверь. С ребенком на руках поднялась навстречу гостю. Это был Войцек. Поздоровался, поздравил с именинником, но не сделал от порога ни шагу, не поставил, как обычно, карабин в угол у дверей, даже каски не снял.

— Вы куда-нибудь торопитесь? — спросила Ванда удивленно.

— Пани Ванда, беда… — глухим голосом проговорил Войцек. — Потому, прошу пани, я и задержался…

Только теперь она заметила, что Войцек на себя непохож, с лица даже спал, так терзала его новость, с которой он пришел сюда. А когда, запинаясь, волнуясь, рассказал о том, что случилось вчера на вокзале, про документы и какую-то книжечку с дарственной надписью австрийского архикнязя, и Ванде передалось его тревожное настроение. Больше всего поразило ее, что ландштурмистом, которому Войцек вынужден был надеть наручники на руки, оказался Иван Юркович, знакомый газда из Ольховцев. В одном из зашифрованных писем с фронта упоминалось об этом самом Юрковиче, с которым Михайло будто сидел в окопах и даже дружил.

— Почему же пан Войцек не отобрал этих документов? — спросила Ванда. — Почему же вы дали перехватить их тому, другому?

— Ой, пани Ванда, — вздохнул Войцек. — Если бы пани видела, что там поднялось. Ведь, прошу пани, не мне, а тому сытому кабану дал Юркович по морде. За то и отомстил мой коллега ландштурмисту, почистил его карманы, чтобы расстараться перед комендантом. Он уверен, что пьяные офицеры не разобрались и этому разбойнику Юрковичу место на виселице.

Минуту-другую стояли молча, расстроенные, беспомощные, не зная, с чего начинать, за что браться.

— Сядьте, Войцек, — наконец произнесла Ванда. — Поставьте на место карабин, снимите каску и, прошу вас, сядьте. Подумаем. Потому что из-за того, о чем вы только что рассказали, может большая беда стрястись.

Иван зашел к коменданту уездной жандармерии Сигизмунду Скалке, отдал, как полагается, честь, назвал себя и ту войсковую часть на Восточном фронте, в которой он сражался и был ранен, а под конец в нескольких словах рассказал про неприятную стычку с жандармом пана коменданта, которая получилась у него на вокзале.

Комендант Скалка, внушительного вида, совершенно седой мужчина, сидел за массивным письменным столом и, передвигая с места на место тяжелое мраморное пресс-папье (то самое, которое он в свое время швырнул в Михайла Щербу!), изучающе наблюдал за солдатом. С младшим братом этого ландштурмиста, синявским учителем Петром Юрковичем, он хорошо «знаком». Тот уже отсидел свое в Талергофе и теперь, как инвалид войны, вернулся в Синяву на свою учительскую должность, а этот, Иван, выходит, не в брата-москвофила удался, если получил такой подарок от самого архикнязя. А впрочем, есть что-то общее между ними — мужицкое, бунтарское, небезопасное для имперско-королевского порядка. Петра он заподозрил в исчезновении жандарма, который должен был арестовать его как москвофила, а этот размахнулся вчера и раскровенил нос жандарму. Подобной наглости еще не наблюдалось в Саноцком повете. Простой солдат, паршивый хлоп, да еще русин, который должен бы тянуться по струнке перед имперско-королевским жандармом, поднимает на него руку, бьет по физиономии. За такую дерзость сработал бы себе Юркович веревку на шею, но эта вот синяя книжечка с автографом архикнязя наверняка убережет его от нее. Потому, очевидно, и осмелился ударить, что чувствовал за своей спиной высокого заступника. Дарственная надпись архикнязя, безусловно, кое-что значит для простого ландштурмиста. Можно лишь удивляться панибратству его светлости. А впрочем, чему тут удивляться, когда по ту сторону окопов бушует революционный ураган, когда на грудь императора России ступил грязный сапог мужика-солдата. Верно, со страха перед революцией и объявил новый австрийский император амнистию для заключенных и выпустил на свободу москвофилов из концлагерей. Ох, напрасно, Карл, ты пошел на это. Покойный Франц-Иосиф был осмотрительнее. Ослабить вожжи с мужиков — значит уготовлять эти вожжи для собственной петли. Ведь от революции в России не спится и нашему австрийскому пролетарию. Слухи о ней летят от города к городу, от села к селу. Разве он сам, Скалка, не видит, каким ненавидящим взглядом провожают его эти хамы? О, прошли те времена, когда мужик еще издали сбрасывал перед комендантом шапку, теперь он разбирается в политике и уверен, что не только жандарму, а и самому императору можно заехать по физиономии.

— Садитесь, Юркович, — Скалка показал на стул перед столом, тот самый, на котором сидел годом раньше младший брат Ивана. — И расскажите… — комендант хотел спросить, как он, простой ландштурмист, осмелился ударить имперско- королевского жандарма, но раздумал и зашел с другого боку, — расскажите, Юркович, чем вы заслужили такую милость от архикнязя Вышиваного, за какие заслуги перед его светлостью вы были награждены таким исключительным подношением?

Иван пожал плечами. Он начинал понимать, что комендант ничего не знает и теперь все зависит от того, как он, простой ландштурмист, сыграет свою роль.

— Я сам, пан комендант, диву даюсь, как мне господь бог помог спасти жизнь его светлости…

Словно подстегнутый его словами, Скалка подался всем телом вперед.

— Вы спасли ему жизнь? — вырвалось у него на одном дыхании.

— Бог помог, пан комендант, — приложив руки к груди, скромно ответил Иван.

— Как же это произошло, Юркович? Расскажите, пожалуйста.

Иван, не чета своему брату Петру — наивному интеллигенту, не стал откровенничать. За сорок пять лет жизнь его не миловала: нехватки дома, тяжелый труд на американских шахтах, три года нечеловеческих лишений на фронте научили честного селянина порой и хитрить, прикидываться недотепой, строить из себя совсем не того, кем он был на самом деле. Петро на братнином месте наверняка смешался бы, покраснел из-за того, что пришлось бы говорить неправду. Никакого архикнязя Иван в глаза не видел, эта дарственная надпись на книжке — все выдумки Михайла Щербы. Но Иван, погладив пальцами усы, понес такое, что комендант аж рот разинул.

— Архикнязь, пан комендант, — небывалой храбрости человек. Простому человеку где ж таким быть. То ли его господь бог от вражьих пуль хранил, то ли, может, мама, дай ей, дева Мария, здоровья, в такой купели еще младенцем искупала, только не боялся он смерти. Москали палят из всех орудий, а он хоть бы тебе чуть пригнулся, хоть бы глазом моргнул. Даже с коня не слезает. Еще и песенку насвистывает. Тогда я кидаюсь к нему… И как раз вовремя, пан комендант.