Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

Я отлично помнил предостережение отца Серафима, не забыл и своей присяги сыну Заболотного Игорю — никому не обмолвиться ни словом про его тайну — и потому твердо решил разыграть невинного простачка.

Пожимая плечами и с обидой кривя губы, я сказал:

— Какие богопротивные речи, отец Василий? В толк не возьму, о чем вы говорите?

Широкое апостольское лицо наставника перекосилось от гнева. Он собрал бороду в горсть, провел по ней ладонью до креста на груди и поднес его к моим губам:

— Сможешь поцеловать сей крест? Сможешь, спрашиваю? Поклянись, Юркович, перед святым распятием, что говоришь истинную правду. Поклянись!

Меня охватил страх, и я шагнул было назад. Наставник требовал невозможного. Целовать святой крест и одновременно говорить неправду?

— Что бежишь от креста? — ощерился наставник. — Целуй же, коль не боишься греха!

Я отступил еще на шаг.

— Нет, не стану целовать, — твердо стоял я на своем.

— Выходит, ты бунтуешь против государя императора? — процедил сквозь зубы наставник. — Подлый выкормыш, вздумал сеять тут иудейские плевелы?

Я увернулся от наставнических рук, бросился опрометью к дверям, толкнул их настежь и выбежал на двор.

— Прочь, прочь! — преследовал меня голос попа. — Исчезни, сатана, с глаз моих! Чтоб духу твоего здесь не было!

Добежав до места, где аллея сворачивала, я оглянулся на домик, откуда только что выскочил. Дверь в келью уже была на запоре, — наставник, видать, остался с Гнездуром один на один, чтобы легче выпытать у него, о чем мы с ним спорили. Невольно мысль моя потянулась к ольховецкому священнику, сравнил их обоих и сказал себе: «Звери вы и палачи, хоть и носите на груди святой крест».

Я свернул на тропку, что вела под гору, и по деревянной лестнице пробрался на колокольню. Выслушав меня, отец Серафим сказал невесело:

— И здесь тебе оставаться нельзя. Придется распрощаться, парень, с колоколами. Теперь крепко запомни, что я тебе скажу: ты швыряешься легкомысленно словами, стремишься сеять семена правды в неподходящем месте, в монастыре им не дано взойти. Их здесь заглушат молитвами. Ступай, парень, к людям, в народ. В доме Заболотного тебе покажут пути-дорожки.

Иван Суханя еще мальчиком был несколько странным, необычным ребенком, во всяком случае не походил на соседских детей. Сидит, бывало, зимой на лавке перед окном и долго, с неотрывным интересом исследователя разглядывает непостижимые узоры на стекле и ждет не дождется сказочного деда-мороза, про которого мама говорила, что дед-мороз все может и что ночью на окнах он рисует редкую красу, какой человеку ни за что не осилить.

— Мама, а что, если я не лягу спать, тогда я высмотрю того деда, как он забавляется? — допытывался мальчик, кутая зябнущие ножки в длинную полотняную сорочку.

Мать посмеивалась над причудами сына, но, чтоб не смутить его, придумывала новые истории про деда-мороза, будто он является под окна лишь после того, как дети уснут, и что увидеть его простым глазом невозможно.

— Чем же он рисует, мама?

— Бог его знает. Говорят, будто без кисти. Наверно, дыхнет вот так, и все, — и мама надувала губы и показывала, как дед-мороз расцвечивает свои узорчатые рисунки.

Иван наклонялся к раме, набирал полную грудь воздуху и дышал на заснеженное стекло, любуясь, как тает снег кружком и в оконце пробивается со двора солнце…

— Пустите меня на улицу, — просил он мать и ласкался к ней, заглядывал в глаза, теребил пальчиком ее губу, целовал в щеку, щекотал губами за ухом — все делалось, чтобы как-нибудь рассмешить маму, согнать с ее лица грустную задумчивость. — Пустите. Я давно уже не видел солнца из- за этого вашего деда.

— Почему ж он мой?

— Ведь вы все про него знаете.

— Подрастешь, и ты будешь знать.

— А скоро я подрасту?

— Как в школу пойдешь.

Но и в школе никто не открыл мальчику дед-морозовой тайны. В школе надо было слушать госпожу учительницу, выводить на грифельной доске палочки да кружочки или же вслух повторять вслед за учительницей то, что она писала на доске. Это было не очень занятно, и, чтобы немного поразвлечься, Суханя частенько бок о бок с палочками и кружочками выводил узорчики, что изо дня в день наблюдал на стеклах.

— Что за фокусы ты понакручивал? — спросила его как-то удивленно учительница.

Суханя поднялся, положил ладони на край парты и, решив, что пришло время узнать все про деда-мороза, вежливо ответил:

— Совсем это не фокусы, прошу пани, такие затейные игрушки пишет и дед-мороз на оконных стеклах.

— Больно ты мудришь, мальчик, — сказала строго учительница, — в школе нельзя разводить такую пачкотню. Понял?

Суханя ничего не понял, хотя упорно на всех уроках размышлял, что значили строгие слова учительницы, и в конце концов додумался, что узоры на стеклах, которые никто из людей не способен нарисовать, вовсе не пачкотня и что такое только одному богу впору повторить…

— Мама, а не будет греха, если я дедовы рисунки на свою грифельную доску перенесу?

— Не знаю, Иваник, — сказала мать. — Может, и не будет. Но тебе этого не сделать. Деду-морозу, наверно, сам бог помогает.

— А может, он и мне поможет, — сверкнул карими глазами мальчонка. — Мне, мама, даже во сне видятся эти узорчатые картинки. Такие сказочные ветки, и цветы вроде райских, и звездочки. Даже в нашей церкви такой красы нет.

Мать не возражала, сказала «рисуй», а про себя подумала: «Что из него выйдет? Ни пастух, ни дровосек…»

— Пускай тешится, — сказал отец, оказавшийся при этом разговоре. — Кто знает, может, из него лакировщик получится на вагонной фабрике.

Во втором классе ученики с грифельных досок перешли на тетради. До чего же обрадовался Иванко, — первую страничку он заполнил арифметическими задачами, на другой — записал отдельные слова учительницы, из которых надо было сложить рассказец про августейшего императора, прибывшего на охоту в Карпаты. Иванко справился, с заданием, написал пять предложений, но каждое приукрасил такими ветками, увидев которые мама восторженно всплеснула ладонями:

— Ой, и ловко же ты перенял у деда-мороза его узоры!

А отец, прищурив левый глаз, с видом знатока добавил:

— Тонкое ремесло. Хоть бы поскорей подрастал да шел на фабрику лакировщиком.

На другой день госпожа учительница ходила от парты к парте и проверяла задание. Взяла раскрытую тетрадку у Сухани. Бегло скользнула глазами по предложениям, внимание ее привлек рисунок под словами. Ей понравились и горы, и еловый лес.

«Вот уж истинно талант от бога, — подумала госпожа учительница. — Из него мог бы выйти великий художник. Жаль, что он крестьянский сын».

Она нагнулась к. мальчику и, показав ему пальцем на две фигуры на переднем плане, спросила: