Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

Перед тем как ему приняться за первый рисунок, железнодорожный машинист Пьонтек в комнатке у Юрковичей наставлял его:

— Сумей, Иван, рассмешить солдата, который посмотрит на твой рисунок. Тема такая: наш августейший собрался в поход на москалей. Призови себе на помощь фантазию.

Через некоторое время карикатура была готова. С короной на голове, с пышными седыми бакенбардами сидит император без седла на белом коне, лицом к хвосту, и с поднятой саблей мчится воевать. А под зарисовкой подпись: «Я этих москалей под корень вырублю! За мной, мои храбрые солдатики!»

Михайло Щерба передал через машиниста привет Ивану Сухане: быть ему великим художником, коли сумел переполошить народ и в казарме, и вне казармы. Военная полиция, жандармерия коменданта Скалки сбились с ног в поисках злостных преступников, расклеивавших на стенках казармы размноженные на стеклографе листовки-карикатуры.

Суханя вошел во вкус и сразу же взялся за второй рисунок, предназначенный для четырех маршевых рот, которые за два месяца полагалось подготовить к отправке на фронт. Пьонтек достал ему и листы ватманской бумаги, и черную тушь, и перо и наметил было тему, но Суханя сказал: «Я покажу августейшего перед русскими окопами».

С какой лютой ненавистью к императору он склонялся над карикатурой ночью, когда все спали! Он воочию видел каждого, кто потерпел от императора: загубленных в Талергофе соседей и своего дружка Василя, вынужденного где-то там, далеко, отступать перед австрийцами, да и себя, — до чего же муторно терпеть нападки носатого мастера на фабрике! Первый, кого карикатура рассмешила, был он сам — автор. Суханя даже поразился, как это ему удалось так хорошо нарисовать. Тот же белый конь императора остановился перед окопами. Русские недоуменно выглядывают из окопов и видят: белый-то конь стоит к ним хвостом, а из-под его задних ног торчит лысая голова императора с кудлатыми седыми бакенбардами, но уже без короны. Корона осталась на голове кобылы, а сам император с седлом угодил лошади под живот. Внизу слова: «Августейший проводит рекогносцировку».

Пьонтек обнял Суханю за этот рисунок и спустя неделю, после того как вся казарма вдоволь насмеялась, сказал Ивану:

— Слышал, будто комендант Скалка поседел до последнего волоса и поклялся перед своими жандармами: «Одно из двух — либо меня повесят за эти прокламации, либо я кого-нибудь повешу».

Сегодня он впервые выйдет без марлевой повязки, поддерживавшей левую руку.

Пожилой хирург улыбнулся, показывая, что доволен своим пациентом.

— Вам повезло, подпоручик. Плечо будет действовать. Перевязку сменят на любом медпункте. — И добавил, присев к столу, чтобы заполнить госпитальный бланк: — Две недели отпуска, подпоручик Падалка. Сейчас получите.

— Благодарю, господин доктор. Я возвращаюсь на фронт.

— На фронт? — Хирург отложил перо, снял очки, посмотрел на чудака офицера. Впервые приходится ему видеть столь заядлого вояку, особенно теперь, когда дела на фронте далеко не утешительны. — Простите, господин подпоручик, но ваша рана не совсем еще зарубцевалась. Она потребует… — хирург сделал паузу, подыскивая уместное слово, — потребует… по меньшей мере, покоя.

— Пустяки, господин доктор, заживет. — Офицер учтиво поклонился и вышел из кабинета.

Немного погодя в госпитальную палату к Андрею заглянул дежурный санитар. Он доложил подпоручику: в коридоре его благородие ожидает паныч, приходивший раньше.

Андрей собрался на прогулку. Он знал, что за «паныч» наведался к нему: курьер госпожи Галины, белобрысый Василек, с которым он месяц назад познакомился в семье Заболотных. Парень охотно посещал его, и всякий раз с «гостинцами», которые могли предоставить поручику Падалке на выбор лишь одну дорогу: либо на виселицу, либо в Сибирь на вечную каторгу.

— О мой милый принц! — шутливо поздоровался Андрей, увидев перед собой Василя. — Как живем? Опять с гостинцем? — Он звякнул шпорами, церемонно приставил руку к козырьку и, обронив «мерси», принял от юноши небольшой букет роз и перевязанную крест-накрест розовой ленточкой коробку конфет. — Скажите, княгине, мой милый дружок, что я до глубины сердца тронут ее подарком.

Передав букет санитару («Поставьте его в вазочку на тумбочку у постели»), Андрей мигом развязал коробку и ахнул от удивления. Захватив горсть конфет в блестящих червонно-желтых обертках, Андрей дал их санитару.

— Если кто спросит меня, братец, — он продолжал играть в великосветского офицера, — скажите: «Подпоручик Падалка ушел прощаться с Киевом. Завтра на фронт».

Прежде чем выйти на улицу, Андрей остановился перед зеркалом в большой резной раме возле дверей гостиной — поправил на голове новенький картуз, пригладил едва заметные светловатые усики (он отращивал и холил их с первых дней знакомства с Галиной) и панибратски, с хитрецой подмигнул молодому офицеру, стоявшему перед ним в зеркальной раме. Потом одернул на себе новый, ладно сидевший на нем китель цвета хаки с новыми погонами, отступил шаг назад, осмотрел себя — стройного, щеголеватого — сверху донизу и, чуть-чуть поиграв шпорами, спросил с милой улыбкой у санитара:

— Примет княгиня? Допустит до ручки? Как думаете?

— Допустит, ваше высокоблагородие, допустит.

Вместе с Васильком они вышли на одну из людных улиц Киева, густо залитую солнцем. Свернув влево, поднялись вверх по Владимирской, мимо высоких колонн красного здания университета. Андрей тотчас же, не замедляя шага, заглянул на дно коробки с конфетами и достал оттуда туго набитый почтовый конверт.

— Ну и тонко же вы, дядя Андрей, играете свою комедию, — сказал Василь. — Получается, ей-богу, как на сцене. — И повторил, передразнивая Падалку: — «О мой милый принц!..» Я знаю, — Василь опасливо оглянулся, — я знаю, дядя Андрей, это вас панна Галина научила.

— О-о? — словно удивился Андрей. И, сосредоточенно всмотревшись в конверт, где карандашом был показан условный знак, место свидания с Галиной, он спрятал конверт во внутренний карман кителя. — Собственно, откуда это тебе известно, Василь?

— Догадываюсь. — Веселые темно-серые глаза с открытой преданностью смотрели из-под козырька кепи на дядю Андрея. — Для конспирации без хитрой игры не обойтись. Галина меня тому же учила. Конспирация…

— Учила, да толком не вразумила, — прервал приглушенным голосом Андрей. — Пора тебе знать, Василек, что этого слова даже упоминать на людях не следует. Понятно?

— Еще как, — легко согласился парень. — В таком случае послушайте, пожалуйста, кое-что другое.

Подпоручик согласно кивнул.

— Хотя бы про то, дядя Андрей, что приют наш вывозят из Киева. Слышно, будто от царской дочери Татьяны получена депеша: поселить галицийских детей в лучшем месте у моря. Вчера я скрытно пробрался к отцу Серафиму, и он мне сказал: твоих земляков незамедлительно отправят на юг, в какой-то Бердянск.