Владимир Афиногенов - Конец черного темника

Эти слова рассердили Чиврано, и он, выходя из каюты, снова вспомнил изречение Сократа: «Но не самое ли это позорное невежество — думать, что знаешь то, чего не знаешь?»

...По приказанию начальника гарнизона на рыночной площади Кафы был сооружён отдельный помост. Женщины-плакальщицы завернули, рыдая, тело Мидии в длинный белый холст, положили по примеру амазонок на колесницу, запряжённую двумя белыми красавцами-жеребцами. Правил ими, стоя на запятках, сам отец.

По улицам Кафы вдоль домов, окна которых обращены внутрь двора (ведь строили эту крепость древние эллины), стояли с цветами дети и женщины и махали ими вослед колеснице. Все знали отчаянную дочь начальника гарнизона, да её и хоронили сейчас как солдата.

На площади выстроились в правильный четырёхугольник аргузии и арбалетчики, лишь в одной из его сторон был оставлен проход, и в него-то Стефано ди Фиораванти направил колесницу. Когда он миновал его, строй сомкнулся. Начальник гарнизона объехал четырёхугольник, и каждая из сторон прокричала «ура!». У ветеранов на глазах выступили слёзы, они помнили Мидию с десятилетнего возраста...

Чиврано с горящим факелом уже ждал у помоста, под которым были сложены дрова, облитые горючей смесью. Здесь же находились консул и его жена.

Как только тело Мидии, сейчас похожее на кокон, положили на помост, каноник начал погребальную молитву. По окончании её Андреоло поднёс факел, и вспыхнул костёр. Чтобы не видеть, как сгорает дочь, воплощение и его плоти, Стефано ди Фиораванти вскочил на колесницу и погнал лошадей.

Встречный ветер не выбивал из его глаз слёзы, а, наоборот, сушил их...

И пока тело Мидии сгорало, били барабаны и играли боевые трубы.

Джанибек, услышав, что в крепости забили барабаны и зазвучали трубы, подумал, что генуэзцы, обезумев от нехватки питьевой воды (хотя не исключено, какой-то запас у них должен быть), решили предпринять отчаянную вылазку, и он тут же объявил тревогу. Сам облачился в боевые доспехи, велел подать коня.

Но некто из сотни Мамая привёл «языка», трясущегося местного жителя, который пробирался из крепости к своему дому за водой и провизией. И тот рассказал, что таких, как он, сами стражники у ворот тайно выпускают на промыслы, с которыми потом делятся принесённым, и что на рыночной площади сотнями сжигают чумные трупы. А сейчас предают огню умершую от чумы дочь начальника кафского гарнизона и воздают ей воинские почести, потому что она сражалась на поле брани как настоящий солдат.

— Это она, подлая тварь, убила мою Абике... О Аллах, справедливость твоя не знает границ, ты покарал убийцу и всех тех, от руки которых погибли мои доблестные богатуры...

Он приказал поднять с колен крестьянина, и тургауды кинулись к нему с тетивою. Но великий каан жестом руки остановил их:

— Я дарую этому человеку жизнь... Он принёс мне приятную весть. Отпустите! — и бросил ему золотой дирхем. Бедняк поймал его и от счастья чуть не лишился чувств...

Хан Золотой Орды созвал военный курултай.

— Не настало ли время предпринять штурм? — спросил он мурз, темников, тысячников и сотников. — В крепости — чума, день и ночь чёрный дым стелется над городскими стенами, там сжигают умерших, водопровод перекрыт, благодаря умелым действиям моего сына Бердибека и Мамая, — и хан с улыбкой повернул голову к ним, сидящим рядом; при этом мурзы и темники закряхтели и зашевелились.

— Смотри, шакалы завиляли хвостами снова, — шепнул Бердибек молодому сотнику.

— Запас воды, если есть таковой, у них скоро кончится, — продолжал великий каан. — А сейчас начальник гарнизона подавлен не только этим, но и смертью своей дочери, да и солдаты, и консул тоже, и вряд ли они смогут дать нам должный отпор...

«Шакалы» заговорили разом и подобострастно закивали головами, но молчавших было большинство. И слово взял Бегич, уже произведённый в темники.

— Мой повелитель, твой великий предок Чингисхан, да будет светло его имя во веки веков, говорил, что к быстро идущему пыль не пристаёт. Это верно, но говорил он и другое: «Умеющий ждать сумеет зайца на арбе догнать!» Генуэзцы, считай, уже побеждены: у них — чума, вода кончится, и они сами придут к нам с повинной... А если сейчас полезем на стены, то погубим сотни своих людей.

Большинство (те, кто молчали) поддержали Бегича.

...Мамаю вот уже несколько ночей снился один и тот же сон. Будто мальчишкой бежит он по степи, но она не походила на степь Золотой Орды, плоскую как лепёшка.

А была холмистая, на синем горизонте, с многочисленными озёрами, полными гусей и уток.

Сотник поведал о сне одному из своих смышлёных нукеров, монголу по происхождению, и тот сказал, что он видит вольные степи Керулена.

— Но я же там никогда не был, — возразил Мамай. — К тому же я — татарин.

— Но ведь татары тоже кочевали в этих степях, — ответил нукер. — Вот поэтому души предков показывают тебе родные места...

А сегодня ночью во сне он бежал счастливый в распахнутом чапане, бежал и провалился в какую-то яму. Долго летел вниз, и, чем дольше летел, тем чернее становилась мгла, окутавшая его... От страха он и проснулся. И почему-то сразу вспомнилась Абике, её нежное лицо и руки, и её печальные глаза...

«О Гурк, о солнцеликий, о повелитель огня и неба! Развей мои страхи, и мои печали!..» — обратился Мамай к своему богу, и стало на душе легче.

Он вышел из юрты, потянулся, вдыхая прохладный утренний воздух и подставляя голую грудь под освежающий ветерок, дующий с моря... Обратил внимание на то, что сегодня рано утром над крепостью не поднимался дым: трупы не жгли...

Верные нукеры, обнажённые по пояс, стояли возле его юрты и, поприветствовав того, которому рассказывал сны, увидел на его спине тёмные пятна. Мамай подошёл поближе и велел поднять руки. Тот нехотя повиновался, и сотник увидел у него под мышками ярко выраженные тёмные опухоли, готовые вот-вот прорваться...

— И давно это у тебя? — спросил он у монгола.

— Два дня, повелитель.

— Почему молчал?

— Боялся...

— Голова болит?

— Да, повелитель... И зябко.

— Тогда оденься.

Пока монгол надевал кожаную безрукавку, Мамай пристально смотрел на него...

— Что же делать с тобой?.. — не на шутку встревожился Мамай. — Беда... Беда всей сотне, — уточнил он. — Прости, брат, но я должен об этом доложить великому каану...

Нукер опустил голову: он понимал, что это значит... Понимал и его начальник: ведь это его сотня вела сражение за питьевую воду, и его воины грабили потом убитых, среди которых, конечно, было немало чумных...

Но, прежде чем пойти к хану Золотой Орды, Мамай решил посоветоваться с Бегичем и Бердибеком, тем более что последний тоже участвовал в сражении. Сказав, чтобы заражённый нукер удалился в свою юрту и пока ничего никому не говорил, он отправился искать Бердибека. Тот, оказывается, по заданию отца объезжал караулы и, по всей видимости, вернётся поздно. Сотник обрадовался, когда на уртоне тьмы Бегича застал его самого.