Владимир Афиногенов - Конец черного темника

И вот он стал темником. И за его храбрость и неистовство, за его густые, цвета безлунной ночи волосы, которые выбивались даже из-под стального шлема, прозвали чёрным Темником.

Чёрный темник... Непросто было им стать.

После того как от стен Кафы в самый разгар чумы Мамай убежал от Джанибека, следы его в истории затерялись. И объявился он ровно через десять лет на Кавказе, в городе Тавризе, столице Азербайджана, где в это время наместником великого хана Золотой Орды сидел его сын Бердибек, возведённый в чин «султанства».

Он действительно принял Мамая с почётом, дав ему «бекство тысячи», то есть сделал сразу тысячником. Бердибек, став султаном, ввёл в лексикон придворных и новые слова — теперь сотник назывался сотенным беком, тысячник — тысячным, темник — беком тьмы...

Особенно обрадовался появлению Мамая Бегич, который нёс службу у Бердибека; сын отпросил его у отца.

И вдруг как русский снег на ордынскую голову — весть, и страшная, и ласкающая воображение: великий каан серьёзно заболел... Эта весть пришла в середине месяца сафар [43] Сафар — апрель. , а в конце прискакал ещё гонец и подал Бердибеку грамоту от влиятельного при сарайском дворе эмира Тоглубая, который звал его на престол. И это при живом-то отце!.. Но Бердибек не возмутился, иначе голова эмира была бы надета на копьё одного из таргаудов великого каана, а принял как должное... Узнав об этом, Мамай несказанно возрадовался... Наконец-то свершилось!

Оставив войско, а за себя — визиря Сарай-Тимура, с десятью спутниками, среди которых находились Мамай и Бегич, Бердибек покинул Тавриз.

«Бердибек из-за любви к трону Дешт-и-Берке бросил Азербайджан и поспешно направился через Дербент в Орду», — сообщают нам арабские источники. А далее вот что повествует Никоновская летопись.

«Среди ночи он (Бердибек) расположился в доме Тоглубая. Между тем Джанибек-хану стало лучше, он поднял голову от подушки болезни и хотел на другой день снова присутствовать в диване. Один из доверенных людей, который узнал о прибытии Бердибека, доложил Джанибеку обстоятельство этого. Джанибек забеспокоился и посоветовался с женой Тогай-хатун. Хатун из-за любви к сыну постаралась представить эти слова ложными. Джанибек позвал Тоглубая на личную аудиенцию и, не зная, что ветром этой смены является он, стал говорить с ним об этой тайне. Тоглубай встревожился, под предлогом расследования вышел наружу, тотчас вошёл (снова) внутрь с несколькими людьми, которые были в согласии (с ним), и Джанибека тут же на ковре убили. После этого Тоглубай привёл Бердибека, посадил на тот ковёр, на котором он убил его отца, и убил каждого, кто не подчинился. Бердибек сказал эмиру: «Как отец уничтожил своих братьев, уничтожу и я своих...» Тоглубай одобрил эти слова.

Он (Бердибек) вызвал к себе царевичей [44] Их было двенадцать. и за один раз всех уничтожил. Одного его единородного брата, которому было восемь месяцев, принесла на руках Тайдула-хатун (бабушка Бердибека) и просила, чтобы он пощадил невинное дитя. Бердибек взял его из (её) рук, ударил об землю и убил...»

Заняв сарайский трон, Бердибек своих пособников в кровавом деле щедро наградил: Мамай получил бекство тьмы, Бегич стал мурзой...

И вот тогда-то чёрный темник снова появился в Крыму, в Кафе.

Испросив у консула аудиенцию, он решительным шагом прошёл в его кабинет, знакомый ещё с первой осады Кафы Джанибеком. Он снова увидел в углу на столике из слоновой кости тот самый огромный глобус. «Шар — это земля...» — вспомнил он слова помощника консула.

Встал посредине кабинета и заявил коротко и просто:

— Мамай пришёл!

— Вижу, здравствуй! — генуэзский консул оглядел его с ног до головы, увидел, как обильно покрыт татарин пылью, и подумал: «Скакал через большое пространство крымских степей и был бит!» Лицо Мамая в глубоких ссадинах, но в узких азиатских глазах затаилась не боль — дикая злость, а в расширенных зрачках генуэзец прочитал большее: этот человек велик... Что он задумал?!

Где-то там, на границе Русской земли, кочевали ордынцы, не опасаясь того, что их кто-то может потревожить. В Диком поле они чувствовали себя как ястребы в небе, но за Оку пробирались крадучись. Помнили Евпатия Коловрата, маленький городок Козельск. Помнили русских женщин, которые после скорбной ночи разомлевшему на заре ордынцу отхватили овечьими ножницами под самый корень его естество. Помнили...

Мамай раскланялся и попросил на чистейшем итальянском языке вместо вина воды. Это понравилось консулу. Ему подали воды, и консул спросил:

— Чего ты хочешь?

— Я хочу быть московским царём, — Мамай дерзко приосанился, переступил с ноги на ногу и взмахнул камчой.

— Ты многого хочешь, Мамай! — консул прищурил свои пронзительные глаза, но на удивление не расхохотался, не позвал стражу, чтобы схватить наглеца и выдать великому хану Бердибеку.

— Я найду в себе силы, великий консул. С вашей помощью, — уже тише добавил Мамай.

— Тебе известно, что ваших царевичей и даже простых сотников пожирает самолюбие и сжигает борьба за власть. Вы стали тоже ненавидеть друг друга, как русские... — карие глаза генуэзца, взиравшие на чёрного темника, расширились, и в них заплясали искорки.

Самонадеянный Мамай выдержал взгляд. Да, ему было известно всё, и как раз на этом он и хотел сыграть. И... отыграться!

Он был бит и не единожды, и не дважды за время скитаний! Ему хотелось мстить. И не важно кому: монголам, русским или же пришельцам из далёкой Генуи. Он с тревогой посмотрел на консула: не прочитал ли тот его мысли?..

В мраморном зале генуэзского замка возле пыточной машины стояли со свечами в руках аргузии в красных плащах, и в их кровожадных глазах светились ожидание и надежда. Эту надежду Мамай вдруг уловил и в глазах генуэзского консула...

Консул подошёл к окну и отдёрнул тяжёлую штору: в мраморную комнату хлынул солнечный свет, аргузии затушили свечи и неслышно удалились. Мамай взглянул в окно: на рыночной площади, где в последний раз жгли чумные трупы, продавали рабов. Купцы съезжались сюда со всего света. Особенно много их было из Италии, Ирана, Бухары, Китая и Индии. Около берега ошвартованные у деревянных причалов толстыми пеньковыми канатами в ожидании живого товара покачивались гребные галеры.

Рабов водили в набедренных повязках, а то и просто без всего по кругу рыночной площади. Купцы внимательно присматривались к ним, и кто-нибудь из купцов показывал тростью на того или другого, вынимал из нагрудного кармана деньги: раб переходил в руки матросов, ему тут же надевали на ноги кандалы и гнали в трюм.

— Мы бы хотели иметь у себя на родине, — генуэзец махнул рукой на окно, — сильных, красивых рабов. Желательно русских, они терпеливы, выносливы, неприхотливы и отлично выполняют любую работу... Последнее время твой хан Бердибек поставлял нам рабов с Кавказа, они только с виду большие и хорошо сложены, но никуда не годятся в работе, заболевают и мрут как мухи... Кстати, Мамай, у Бердибека есть красивая сестра, и если прославленному в боях темнику посвататься, то хан не откажет мужественному воину. А я буду вашим посажёным отцом, как и полагается на свадьбах... Я думаю, хан согласится...