Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

— С чувством внутреннего удовлетворения я могу сказать, — объявил Деникин, — что теперь, невзирая на некоторые расхождения, выяснилась возможность единения нашего с Доном, Крымом, Тереком, Арменией, Закаспийской областью, даже с Украиной, если она сбросит с себя немецкое иго. Единение возможно потому, что Добровольческая армия признает необходимость и теперь, и в будущем широкой автономии составных частей русского государства и крайне бережного отношения к вековому укладу казачьего быта.

Эти слова, воспринятые Ивлевым как общие, намеренно неопределенные, тем не менее оживили зал. Участники рады дружно аплодировали генералу, закончившему речь пожеланиями счастья Кубанскому краю.

Едва Деникин сошел с кафедры, направляясь к своей ложе, как его перехватил вышедший из-за стола председатель рады Рябовол:

— Ваше превосходительство, мы вас просим выслушать постановление краевой рады.

Деникин подошел к рампе, а Рябовол, поднявшись на кафедру, провозгласил, что постановлением рады главнокомандующий Добровольческой армией генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин за боевые заслуги по освобождению Кубани зачисляется в коренные казаки станицы Незамаевской Ейского отдела, как станицы, первой восставшей в восемнадцатом году против большевиков.

Зачитав текст, Рябовол с пафосом добавил:

— Я глубоко уверен, что генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин будет лучшим нашим казаком и первым кубанцем, сделает все, чтобы наша щира Кубань и ее вольные станицы никогда уже не знали совдепии!

Деникин со своего места у рампы ответил:

— Господа! Позвольте честь, мне оказанную, отнести к доблестной русской армии, мною предводимой. Спасибо вам, господа члены рады и Кубанского правительства!

Ивлев заметил, что от этого слишком уж лапидарного обмена любезностями между новоиспеченным кубанцем и наиболее упорным самостийником веяло холодком принужденной официальности.

Как только Деникин сел в ложу, на кафедре появился Филимонов. Он в форме благодарности главнокомандующему выделил признание им «прав и преимуществ Кубани».

Потом говорили по-русски донцы, а от имени украинцев на «державной мове» — некий барон Боржинский, толстяк фальстафовского типа, и престарелый усатый кооператор батько Левицкий. Председатель краевого правительства Быч ответил им тоже по-украински. Деникину это оказалось не совсем по душе, и он скоро исчез из ложи. И тогда Быч объявил перерыв.

Выйдя в фойе, Ивлев лицом к лицу столкнулся с присяжным поверенным, кубанским кадетом Капланом, давним знакомым отца.

В черной черкеске, у газырей которой был прикреплен значок корниловцев, изображающий терновый венец и меч, держа правую руку на белой рукоятке кинжала, доморощенный кадет стал довольно громко выражать недовольство:

— Подумайте, Алексей Сергеевич, как у генерала Деникина все это неопределенно и уклончиво: армия не хочет «предрешать ни форм правления, ни способа установления их»… И ни слова о республике, федерации и Учредительном собрании, как и насчет земельной политики Добровольческой армии! Какая же это, к черту, программная речь?! Она никого не может удовлетворить, а большевистским агитаторам дает в руки козыри против нас. Да и зачем было так бестактно бросать прямо в лицо кубанским лидерам резкие и бездоказательные обвинения в измене и политическом интриганстве? А Кубань-то сейчас дает все Добровольческой армии: и бойцов, и хлеб, и коней, и оружие…

— Вы все критикуете нас? — сказал неожиданно подошедший профессор Соколов.

Ивлев, впервые так близко столкнувшийся с профессором, посетовал: «Неужели этот низкорослый, с невыразительным, каким-то серым лицом человек стал главным идейным советчиком и наставником главнокомандующего? Что могло Деникина так расположить к нему?» Воспользовавшись препирательствами кадетов, Ивлев отошел от них, как только завидел Однойко.

— Ну, сегодня Антон Иванович пронял всех! — начал восторгаться Однойко. — Его слова: «Деревянный крест или жизнь калеки были уделом многих участников корниловского похода» — сразу же станут крылатыми.

— Да, речь командующего богата эмоциями, — согласился Ивлев. — Это-то меня и удручает!

— Но позволь… — запротестовал было простодушный Однойко, но Ивлев его прервал:

— Способностью говорить ярко и эффектно он прославился еще в семнадцатом году, произнеся речь о трагическом положении русского офицерства в период керенщины…

— Дело же не только в красноречии! — не унимался Однойко. — Деникин — достойный и самый умный преемник Корнилова, это общеизвестно.

— Все это так, но, если в самом ближайшем времени настоящий политический вождь не сменит Деникина, мы проиграем все.

— Тише! — Однойко сжал локоть Ивлева. — Тут везде офицеры контрразведки.

— Неужели ты не понимаешь, — чуть сбавив голос, с досадой продолжал Ивлев, — что Деникин и сегодня явил себя круглым бедняком по части идей. Его политические часы отстали лет на пятьдесят. В дни ожесточенных схваток гражданской смуты нужен вождь, способный выражать коренные интересы широких слоев населения, а не размахивать одним трехцветным знаменем…

— Но сейчас все решается на фронте, где Деникин как боевой генерал незаменим. Разве не его заслуга, что так блестяще завершился второй Кубанский поход, а силы пашей армии выросли в десять раз? — возражал Однойко.

— Я не бракую Деникина как генерала, даже как воина, наконец, как умелого оратора, но в речах программного характера надо обращаться не к чувствам дам, а к сердцам и умам рабочих, крестьян, казаков, интеллигенции.

Друзья продолжали дискутировать до тех пор, пока громкий звонок не прервал оживленный шум в кулуарах.

На продолжавшемся заседании один за другим выступили лидеры рады Калабухов, Рябовол и Макаренко. Возвращаясь к речи Деникина, они пространно убеждали делегатов, что для более успешной борьбы с большевизмом надо расширить права Кубанского правительства, не соглашаться с сосредоточением власти в одних руках главнокомандующего Добровольческой армией.

Неожиданно для Ивлева противоположную позицию занял Покровский.

— Здесь проявились заботы о создании коллективной власти, — говорил он. — Это основное расхождение между Добровольческой армией и радой. Скажу, что для военных немыслимо видеть во главе себя коллегиальное правление, какие бы то ни было комитеты, хоть что-то похожее на совдепы. — В зале поднялся шум. Чтобы перекрыть его, Покровскому пришлось перейти на крик: — Нас может вести только один вождь, облеченный всей полнотой власти главнокомандующего! Нужен военный диктатор!

«Вот оно что! — содрогнулся при выкриках Покровского Ивлев. — То, что я посчитал своим нереальным предположением, откровенно подтверждает казачий генерал, любимец рады». Зная, однако, солдафонскую ограниченность Покровского, Ивлев решил сам разобраться в этом.