Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

— А вы какое теперь имеете отношение к господину Эрлишу? — спросил Посполитаки.

— Лейтенант Эрлиш большой знаток живописи и мой меценат, — быстро без запинки ответил Ивлев.

— Ну и что же из этого следует?

Греческое лицо Посполитаки изобразило явное непонимание.

— Лейтенант Эрлиш не позволит вам сжечь ни моих «Юнкеров», ни «Штурма Зимнего». И то и другое полотно он возьмет под защиту и поможет мне увезти за границу.

— Шемякинское творение мы ему не отдадим, — сказал Посполитаки. — Да и о ваших «Юнкерах» еще поговорим. Первоцвет в кругу подпольщиков сказал: «Я готов простить художнику Ивлеву его службу в белой армии за одно это произведение».

«Неужели Посполитаки говорит правду?» — почему-то обрадованно подумал Ивлев, но тут же, чтобы отбить атаку контрразведчика, решительно отрезал:

— Мне совсем наплевать на то, что говорит Первоцвет о моей картине. Но вы сейчас же распорядитесь выдать ее мне на руки. В противном случае вы будете иметь дело с французской миссией.

— Послушайте, — вдруг очень мягко проговорил Посполитаки, не сводя черных, как маслины, глаз с лица Ивлева. — А почему бы вам, первопоходнику, корниловцу, большому живописцу, не создать другого, вдохновляющего, зовущего на борьбу полотна? Тот велик, кто вселяет веру в победу. Да, я вот, кстати, только сейчас получил радостное известие: Добровольческий корпус нанес поражение 8-й советской армии и стремительной атакой овладел Ростовом и Нахичеванью. Так же удачно началось наступление донского корпуса генерала Гусельщикова. На путях к Новочеркасску он захватил станицу Аксайскую. Группа генерала Старикова дошла почти до станицы Богаевской. Так что полоса наших неудач минула. Армия наша воскресает…

— Благодарю за добрые сообщения, — сухо сказал Ивлев. — Но разговор о живописи с вами разрешите не возобновлять.

— Ладно. — Посполитаки недовольно кивнул. — Но имейте в виду, поручик, у меня о вас составилось резко отрицательное мнение. Как бы оно не имело известных последствий… К нам прислушиваются в Ставке… А вы, кажется, в последнее время слишком близки были к свите Врангеля…

— Я ожидаю вашего распоряжения о «Юнкерах», — перебил Ивлев. — И второе, не вздумайте применять никаких фокусов пыточного характера к художнику Шемякину. Он обладатель огромного таланта и будет взят на поруки значительными лицами.

— Шемякина я не отдам на поруки никому, — вспылил Посполитаки. — И, несмотря на его дарование, он понесет должную кару. Крушение почтового поезда под Северской — это дело рук Первоцвета.

— Но я убежден, что Шемякин не знал, кто именно проживал у него на квартире, — не сдавался Ивлев.

— Можете идти! — с раздражением бросил Посполитаки. — «Юнкеров» я велю сейчас выдать вам на руки. А о Шемякине, если вы не хотите навлечь на себя значительных подозрений, советую не хлопотать. Только из-за него Первоцвет ускользнул из наших рук.

«Значит, Шемякин был связан с отцом Глаши, — думал Ивлев, направляясь домой, после того как ему тут же, в контрразведке, отдали его картину. — Посполитаки может его расстрелять и уничтожить «Штурм Зимнего». Ведь он еще в бытность Корнилова, в Лежанке, после боя занимался палачеством. Что можно предпринять? Как вырвать Шемякина из рук контрразведки? Кто, в самом деле, может взять его на поруки? В крайнем случае надо хотя бы спасти «Штурм Зимнего». Хорошо, что хоть отец Глаши ускользнул… И неужели в самом деле моих «Юнкеров» он оценил высоко? Хорошо бы сейчас встретиться с ним. Может, вместе что-нибудь придумали бы».

Впервые за столько дней после смерти матери Ивлев по- настоящему взволновался. Впрочем, он нисколько не беспокоился о себе, не придавал никакого значения угрозе, высказанной Посполитаки в его адрес. Но о положении Шемякина, запрятанного в подвал контрразведки, не мог не тревожиться.

Домой идти и сидеть в одиночестве он сейчас не хотел и потому завернул вдруг в кинематограф «Мон плезир», где демонстрировался фильм «Отец Сергий», а по окончании сеанса выступал Вертинский…

Глаша в меховой шапочке, в шубке, сунув руки в муфту, шла по Большой Садовой улице.

В этот холодный, морозный ветреный февральский день от быстрой ходьбы и студеного ветра она чувствовала, как ярко разрумянилась, как к лицу ей черная шапочка, короткая шубка. Недаром встречные офицеры, даже самые торопящиеся и озабоченные, оглядывались на нее…

Муфту отяжелял наган, большой палец лежал на курке.

Быть всегда готовым к схватке и смерти! Таков должен быть девиз бойца, находящегося в стане противника.

И, однако, как хорошо ощущать себя юной, здоровой, твердо идущей по земле! Опасность, пожалуй, лишь удваивает цену каждой минуты жизни…

По заданию командарма Тухачевского и Северокавказского краевого комитета РКП(б) Глаша была оставлена в Ростове, захваченном Добровольческим корпусом Кутепова.

Находясь в Красной Армии, Глаша за два года гражданской войны настолько привыкла отождествлять белых офицеров с самыми лютыми врагами русского народа, что теперь в Ростове даже несколько удивлялась, что у них русские физиономии и на английских френчах и шинелях русские погоны. Если бы из уст офицеров раздавалась иностранная речь, то и это не казалось бы странным.

Будучи совершенно уверенной в том, что добровольцам долго не удержаться в Ростове, она, проходя по улице, несколько свысока поглядывала на марковцев, корниловцев, алексеевцев, дроздовцев. Их лица, отмеченные печатью глубокой усталости, надлома и обреченности, казались какими-то малокровными в сравнении с лицами красных командиров и комиссаров, уверенными, дышащими здоровьем, внутренней крепостью.

Особенно же в нее вселяло чувство превосходства над белыми офицерами только что полученное сообщение, что форсированный марш конной группы генерала Павлова на Торговую погубил эту группу. Сама природа постаралась парализовать белую конницу. В донских степях разыгрались невероятной силы снежные бураны с жестокими морозами. А левый берег реки Маныч, по которому пошел генерал Павлов, с редкими хуторами и зимовками, будучи не в состоянии дать крова и корма большой массе людей и лошадей, превратился для белых конников в то, чем была Астраханская степь в восемнадцатом году для отступающих красных бойцов.

Потеряв без боя большую половину состава, конница Павлова к 5 февраля, изнуренная и голодная, обмороженная и угнетенная духом, после неудачной попытки захватить Торговую, ушла со своими жалкими остатками в район станицы Егорлыцкой в село Лежанку.

Главные силы конницы Буденного теперь беспрепятственно сосредоточивались в селе Лопанке, с тем чтобы, двигаясь вдоль железной дороги Царицын — Тихорецкая, выйти в глубокий тыл белых и захватить важный в стратегическом отношении железнодорожный тихорецкий узел.