Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

— Люблю колючих девочек, — усмехнулся Шнейдер. — Но расскажи своим комитетчикам, какой у Макса психологический подход к буржуазным нервам. Ведь мне под копыта революции по обоюдной симпатии буржуазии вылаживают миллион!

— Напрасно Автономов вас назначил комиссаром по изъятию ценностей! Вы своими речами и поведением на сцене компрометируете звание революционного комиссара и Советскую власть.

— Ха! — оскалился Шнейдер. — Ничего в масштабных делах не кумекаешь. У Макса надо учиться вашим комитетчикам. Он все может. Он жесток, как Шейлок, как царь Соломон. Федя Золотарев его лучший друг. А для таких девочек, как ты, он — мечта и нежная греза! Ежели желаешь узнать все прелести натуральной жизни на широкую ногу, то протяни ручку Максу. Ему в штабе главкома полное доверие. Хотели комитетчики не разрешить выдать мне чрезвычайные полномочия, а Федя Золотарев и Автономов что им отрезали? Это ж надо помнить.

Шнейдер, не выпуская папиросы, закушенной в углу рта, упрямо преграждал дорогу.

— И все-таки вы не будете и не можете быть комиссаром! — резко отчеканила Глаша.

— Ми-ла-я! — презрительно протянул Шнейдер. — Кто тебе травит такую баланду? Ха! Да я врожденный комиссар! Я ж не какой-нибудь дешевый блатняк, а Макс Шнейдер из Америки. Я ж в политике разбираюсь не хуже Льва Троцкого. Скоро Макс займет в штабном поезде Троцкого такое же место, как сейчас в салон-вагоне Автономова. Макс Шнейдер и Троцкий! Они будут фигурировать рядом на страницах мировой прессы. Ясно?

— Я сегодня больше чем достаточно наслушалась дикого бреда. Пропустите!

— Хорошо, пропущу! Но ежели по своей нотности ты отшвартуешься от Макса, то потом локоточки не кусай. С Максом ты можешь сейчас кушать любой деликатес с золотых блюд царского сервиза и запивать старинными винами из атаманского подвала. Это ж не вина, а золотые сны королевы Марго! Ясно? Только с комиссаром Максом поймешь, в чем смак революции.

Глаша, сдерживая себя, прикусывала губы, а Шнейдер все еще упоенно твердил:

— Макс — персона международного класса. С ним любая девочка будет котироваться, как валюта девяносто шестой пробы. Под его покровительством можно с маху перекрыть самую шикарную пупочку Бродвея. Он делает революцию с расчетом на будущее…

Глаша решительно отстранила громоздкого Шнейдера и стремительно зашагала к выходу.

— Ха! — кричал Макс. — Запомни, канарейка: я сейчас один располагаюсь в особняке Никифораки на Штабной улице. Придешь в гости — будет музычка и марафет…

Глаша шла, с бешеной досадой стуча каблуками по длинному гулкому коридору… Если бы это касалось только ее лично! Но ведь даже честные люди, подобно Сергею Сергеевичу Ивлеву, не говоря уже об обывателях, могут судить о коммунистах по таким вот анархиствующим молодчикам, как Шнейдер и Золотарев, стихийно или по злому расчету примазавшимся к революции. Обыватели не знают и не хотят знать, что Покровский с Филимоновым обескровили кубанскую большевистскую организацию, не тронув эсеров, меньшевиков, анархистов. Глаша слышала от отца, что одних эсеров на Кубани в первые месяцы после Октябрьской революции было в несколько раз больше большевиков. Вот они-то со своими союзниками по борьбе с большевиками правдами и неправдами лезли сейчас на ответственные посты в неокрепшие органы Советской власти, брали под свою защиту того же Золотарева или Шнейдера.

Однако, размышляла Глаша, факт остается фактом, что уцелевшая после жестоких репрессий горстка коммунистов не только очень быстро воссоздала Советы, их областной и городской исполнительные комитеты, ревком, военкомат, множество других учреждений, но и сразу же повела решительную борьбу со стихийниками, узурпаторами, бандитствующими элементами, всюду в меру возможностей устанавливая новый, революционный порядок и законность.

Волею обстоятельств коммунисты несли ответственность за все.

Глаша с гордостью могла бы рассказать сейчас Ивлеву, как товарищи ее отца с первых же дней после ухода филимоновцев взяли под свою защиту культурные ценности города. Партийный комитет сумел отстоять и сохранить даже памятник Екатерине, который уже хотели было взорвать приспешники Золотарева. Не были тронуты ни библиотеки, ни гимназии, ни один эскиз не изъят и из мастерской самого Ивлева. Закончатся военные действия против контрреволюции — и все это будет использовано в интересах всего народа.

Выходит, несмотря на свою малочисленность, екатеринодарские большевики не позволили разгуляться Золотареву, добились осуждения и расстрела его личного секретаря Тарабина за незаконную реквизицию у горожан и присвоение золотых и серебряных вещей, мануфактуры. Это было предупреждением не только Золотареву, но и Сорокину. Недаром Золотарев убрался со своим штабом из атаманского дворца куда-то в другое место.

И все это в ту пору, когда в тридцати верстах от Екатеринодара суетилось контрреволюционное «правительство» Быча, а вооруженные банды Покровского и Филимонова готовились к походу на город, когда шастал по кубанским станицам Корнилов с офицерами-добровольцами. Большевикам приходилось формировать и отправлять за Кубань отряд за отрядом, создавать запасы снарядов и патронов, изымая их где только можно, в том числе из воинских поездов, проходивших по Владикавказской железной дороге.

Выполняя поручения партийного комитета, Глаша постоянно общалась с его активистами, видела, что это были люди молодые, трудившиеся с вдохновенной самоотверженностью. Как все молодые, они ошибались и говорили об этом открыто, особенно Леониду Ивановичу, по-прежнему охотно принимавшему каждого, кто приходил за советом.

Глаша гордилась тем, что была причастна к делу этих людей, молодость которых совпадала с молодостью самой революции. Наступит время, и они сбросят с пути революции всех Шнейдеров.

Утром, едва Корнилов умылся, к нему пришел генерал Романовский, исполнявший теперь должность начальника штаба.

— Лавр Георгиевич, — сказал он, — красные собрались ударить по нашему отряду с трех сторон. По данным разведки, в станицу Григорьевскую прибыл первый полк тридцать девятой дивизии. А вчера со станции Афипской в нашу сторону направился Варнавинский полк. Станица Новодмитриевская занята двумя полками стрелков и значительными отрядами местных большевиков.

— Так, так… — проговорил Корнилов и сел к столу, на котором шумел желтый медный самовар. — Значит, пойдем на Новодмитриевскую.

— Как? — несколько озадаченный, воскликнул Романовский. — В Новодмитриевской у противника больше всего сил…

— Эти-то силы и надо расколотить. Иначе они не дадут нам передохнуть и переформироваться.