Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

«В мирное время, — думал Ивлев, — люди не выносят укола иглы, жалуются на малейшую мигрень, а в бою — с криком «ура» бегут на штыки, под огонь артиллерии и пулеметов. Ярость затмевает страх смерти и ужас жестоких увечий…»

Красные стреляли по пригороду. Снаряды, пробивая крыши домов, рвались на чердаках, в воздух летели стропила, обломки досок, кирпичи, битая черепица, листы кровельного железа.

«Значит, Марков овладел районом кожзаводов», — понял Ивлев и зашагал быстрее, таща за повод лошадь.

Прасковья Григорьевна сидела на кровати в полутемной комнате, одним окном выходившей на улицу. Окно было наглухо закрыто ставней, и только розовая лампада, напоминая о далеком мирном детстве, благостно сияла в углу перед иконой, озаряя таинственным светом тонкий лик божьей матери.

Заслышав шаги, Прасковья Григорьевна проворно поднялась с кровати. Увидев Алексея, протянула навстречу руки:

— Алеша, родной мой!

— Ты, бабушка, почему не в подвале? — Ивлев поцеловал ее в щеку. — Слышишь, как бьют пушки!

— Алешенька, не знаю, поверишь ли: тебя поджидаю! Чуяло сердце — завернешь ко мне. Слава богу, не обманулось. — Она говорила удивительно спокойно, будто ее внуку уже никуда не надо было идти. — Снимай офицерскую сбрую, садись отдыхай. Я сейчас борщом тебя угощу…

— Спасибо, бабушка, я лишь на минутку. Скажи, ради бога: как там наши? Живы ли, здоровы ли? Почти два месяца, как о вас всех ничего не слышал…

— Ждут и все сокрушаются по тебе. Инна водила меня в твою комнату, показала портрет той девушки… как, бишь, ее кличут? — Прасковья Григорьевна взглянула на Алексея старчески мудрыми глазами.

— Глаша, Глаша Первоцвет! — обрадованно подсказал он.

— Хороша дивчина! — певуче продолжала старушка. — Я и раньше видела ее у вас в доме и тогда говорила: вот была бы славная женушка внуку… А ты даже и портрет ее не кончил, за Кубань шмыгнул. А таких красавиц, как Глаша, много ли на свете?

Ивлев рассмеялся:

— Ну и сваха ты, бабушка!

Прасковья Григорьевна накрыла стол белой, хорошо отутюженной скатертью.

— Садись, борщ горячий, только из печки. Я приготовила его для тебя еще вчера. Помнишь, как любил бабушкин борщ с укропом и петрушкой?.. Слишком уж много народу вышло супротив вас, уж и не чаяла, что проберешься. Теперь-то куда же путь держишь?

— Дело срочное, безотлагательное. На обратном пути непременно забегу. Лошадь оставляю у тебя на конюшне.

— А не лучше тебе пересидеть у меня, покуда хоть малость на улице утихнет?

— Невозможно это, бабушка. — Ивлев торопливо поцеловал бабушкину руку и вышел на улицу.

Свирепый орудийный грохот сделался еще более оглушительным. Снаряды красных буквально засыпали район кожзаводов. Однако Ивлев довольно быстро сориентировался и, перебежав улицу, нашел генерала Маркова в узком тенистом дворе, с двух сторон защищенном каменным забором, а с третьей — кирпичным домом кожевника Бондарева.

Окруженный офицерами, генерал сидел на осиновых бревнах под глухой стеной дома, развернув на коленях карту.

— Пригород, можно считать, уже оттяпали. Впрочем, это только пригород. А дальше большевики не пускают, — глухо сказал он, выслушав Ивлева.

Ивлев вытянулся перед генералом:

— Главнокомандующий приказывает вашему превосходительству немедленно захватить артиллерийские склады, вернее — казармы!

— Легко сказать — «немедленно захватить», — так же глухо повторил Марков. — Вокруг казарм-то глубокий ров, окопы. Одних пулеметов здесь у противника десятка три да за казармами, на плацу, батарея трехдюймовых орудий.

Он сунул карту в планшетку и поднялся с бревен.

Минут через пятнадцать роты Офицерского полка, несмотря на бешеный огонь красных, сконцентрировались и начали дворами пробиваться в сторону казарм, находившихся в трех кварталах от дома Прасковьи Григорьевны.

Марков решил атаковать двумя колоннами одновременно. Сам он пошел впереди правой колонны, берегом по-над Кубанью. Ивлев следовал за ним по пятам, так же легко перемахивал через заборы, изгороди, канавы. Он решил вернуться к Корнилову только с известием о взятии артиллерийских казарм.

На широкой улице, изрытой траншеями, заполненными солдатами и матросами, близ последней трамвайной остановки сразу завязался рукопашный бой.

Вскоре весь полк втянулся в этот бой. Тут и там земля взрывалась и плескалась черноземом и булыжниками, выхваченными очередным снарядом из мостовой. С обеих сторон отчаянно татакали пулеметы. Там, где офицеры вплотную сходились с матросами и солдатами, все шло в ход — и приклады, и шашки, и револьверы, и солдатские лопатки, и даже кулаки.

Из-за казарм прихлынула новая масса защитников города. Офицеры, став на колени, стреляли из винтовок залпами и вразнобой. Казармы заволокло дымом, пылью и как будто кровавым миражем, который то и дело расцвечивался огненными вспышками орудийных выстрелов. Гранаты рвались у заборов. В воздух взлетали комья земли и щепки от досок и бревен, битое стекло.

От выстрелов орудийные стволы подскакивали на компрессорах.

…Свист и удар… Свист и удар…

— Вперед! Вперед, друзья! — кричал Марков, взмахивая нагайкой.

Из окна казармы строчил пулемет, а генерал бежал прямо на это окно, держа нагайку над папахой. Ивлев следовал за ним.

Предвечернее солнце ослепительно пылало. В малиновом зареве его последних, низких, пыльных лучей марковцы овладели казарменным плацем, пропитанным кровью тех и других бойцов. Воздух и земля пахли селитрой и пороховым дымом. У людей были мутны глаза, черны запекшиеся губы.

Надо было преследовать противника, но офицеры, овладев казармами, изнеможенно падали на землю и, желая перевести дыхание, прятались за углами зданий. Ивлев видел, что они окончательно выдохлись. Это подтвердил Марков:

— Мой Офицерский полк обескровлен до последней точки.

К генералу подбежал капитан Дюрасов. В углах его рта запеклась кровавая пена.

— Ваше превосходительство, разрешите доложить! На складах казарм обнаружили около тридцати тысяч патронов и всего сотню снарядов.

— Не велики же трофеи, а скольких офицеров потеряли! — Марков вытер папахой лицо и лоб, подозвал Ивлева: — Еще один такой бой, и от Офицерского полка останутся лишь воспоминания. Так и доложите командующему. — Потом, присев на пустой снарядный ящик, негромко добавил: — Да, драться с русскими — это не то что с немцами или австрийцами, тут, что называется, коса на камень…

Канонада не умолкала. Во тьме быстро сгустившихся сумерек над крышами и трубами кожзаводов ослепительно резко вспыхивали разрывы снарядов.

Ивлев, торопясь, шагал по темной улице к Прасковье Григорьевне и вдруг споткнулся о чьи-то ноги. На мостовой лежала девушка. На белом фартуке, облегавшем высокую грудь, виден был крест сестры милосердия.