Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

— Знай наших — покровских!

Корниловцы дрогнули и, преследуемые матросами, побежали назад по Кузнечной улице. Один из них обернулся и бросил под ноги Петраку ручную гранату. Раздался короткий взрыв, и богатырь сапожник с пробитой и разорванной осколками грудью медленно повалился на землю.

Глаша, бежавшая за ним, остановилась и руками закрыла лицо.

С различными поручениями то Невзорова, то Леонида Ивановича Глаша бывала и в штабе обороны, и в штабном поезде Автономова, едва ли не на всех участках фронта.

Множество лиц мелькало перед ней, как в калейдоскопе.

Спала она последние две ночи лишь урывками, облокотившись на стол, заставленный полевыми телефонами. Подремлет минуту-другую, вздрогнет от неожиданного требовательного звонка и, схватив трубку, снова принимает телефонограмму…

Об Ивлеве она вспоминала только краешком сознания. В дыму и грохоте сражения его облик как бы затушевался. Лишь острая горечь от сознания того, что Алексей — в чужом стане, время от времени разъедала ее душу.

Каждый новый день битвы за Екатеринодар убеждал в том, что силы революционного народа неисчерпаемы. Глаша понимала, что сейчас главное — не дать провокаторам и паникерам расстраивать ряды защитников города, а отряды Корнилова вот- вот в своей одержимости выдохнутся…

Утром 29 марта Глаша должна была разыскать Пашу Руднякову, которой надо было выступить на съезде. В дни обороны города она возглавила союз солдаток, организовала женские дружины и теперь находилась где-то на позициях близ кладбища, у городской бойни.

Действительно, Глаша вскоре нашла Руднякову у каменной кладбищенской ограды, перед которой тянулись окопы, уходившие рядами за широкой городской выгон.

Расположившись здесь с одной из женских дружин, Паша занималась эвакуацией раненых с поля боя.

Галя Шевченко и Настя Милещенко ловко накладывали повязки на руки, ноги, плечи израненных бойцов. На повязки шла не только марля, но и чистые полотенца, простыни, скатерти, собранные по домам екатеринодарцев.

— Паша, здравствуй! — сказала Глаша и присела подле нее на зеленый могильный холмик.

— Здравствуй, подружка! Зачем пожаловала? — спросила Руднякова, разрезая большими портновскими ножницами на полосы огромную полотняную простыню.

— Ревком просит вас явиться сейчас на съезд Советов и выступить там.

— Ну чего еще придумали? Как же я оставлю свою дружину? Вон опять корниловцы прут из-за Самурских казарм!

Несколько городских мальчуганов, нагрузив на спины ящики с патронами, мешки с хлебом и консервами, на четвереньках поползли на передовые позиции.

Рудникова поглядела им вслед:

— Молодцы! Целыми днями помогают! Доставляют в окопы красноармейцам и патроны, и харч, и воду.

Глаша улыбнулась:

— Екатеринодарские Гавроши!

— Одно больно: пацаны иной раз попадают под вражеские пули, — сказала одна из дружинниц, закладывая обойму в магазин винтовки. — Убивают их, как воробушков. Давеча пуля угодила прямо в лоб нашему любимцу, Петьке Платошкину. Разбитной мальчуган был. Даже в разведку лазил. Прошлой ночью чуть ли не в штабе самого Корнилова побывал… Мы утром похоронили его, вон, у стены кирпичной. — Она показала на холмик, темневший меж двумя белоствольными березками.

— У меня в дружинах более двухсот женщин, и они действуют и как санитарки, и как бойцы, — не без гордости сказала Руднякова. — Прекрасные стрелки из них получились. С нашей помощью здесь был полностью уничтожен батальон чешских офицеров…

— Паша, а ведь вам надо идти! — твердо напомнила Глаша.

Все это утро шли ожесточенные атаки, но корниловцы не улучшили свои позиции.

Генерал Эрдели под натиском красных сил сдал Пашковскую и вернулся к Садам. Бронепоезда красных взяли его конницу под обстрел.

Встретив Машу Разумовскую в домике на ферме, Ивлев сказал ей:

— Алла Синицына убита. Лежит у моей бабушки. Адрес: улица Кожевенная, дом Ивлевой Прасковьи Григорьевны…

Разумовская, как бы не поняв смысла того, что услышала, глядела на Ивлева дико округлившимися глазами. Потом коротко вскрикнула и спрятала лицо в ладонях.

Ивлеву показалось, что и он на месте ее так же точно вскрикнул бы…

— Алла… Аллочка, как же я-то без тебя теперь буду? Я… я отныне не сестра милосердия! — Разумовская в бешенстве сорвала с головы и бросила на землю белый платочек с’ алым крестиком. — Сейчас же пойду в пулеметную команду, буду мстить им, мстить без всякой пощады…

Разумовская вновь закрыла лицо руками, и слезы просочились меж пальцев.

А через несколько минут Маша и Однойко на санитарной линейке поехали за убитой, чтобы похоронить ее здесь, на берегу Кубани.

Тридцатого марта на ферму съехались командиры полков и собрались в угловой комнате Корнилова.

Ивлев и Долинский стояли у двери, открытой в коридор.

Корнилов, не поднимаясь из-за столика, сказал:

— Я вас, господа генералы, собрал, чтобы договориться о решающем штурме Екатеринодара.

Тотчас поднялся Романовский и, держа кипу листочков бумаги перед собой, начал говорить, что от мысли взять Екатеринодар с ходу надо немедленно отказаться, покуда не погибла вся армия.

— Генерал Эльснер известил меня, что он выдал последние десять тысяч патронов. — Романовский положил на стол листочки. — Снаряды наши на исходе. Убыль в полках огромная. А пополнение из молодых казаков, взятых из Елизаветинской, огня не выдерживает, самовольно разбегается. Все люди переутомлены. В елизаветинских лазаретах уже более тысячи раненых. И убитых — не меньше.

Вслед за Романовским поднялся Богаевский.

— Многие роты в полках бригады погибли полностью, — сообщил он. — При всех самых судорожных рывках мы вряд ли овладеем Екатеринодаром. Большевики убедились в нашей маломощности.

У Корнилова, по-видимому, была немалая надежда на Маркова, на его поддержку. Но этот верный его сподвижник, никогда прежде не отказывавшийся от самых рискованных операций, положил папаху на подоконник и, уткнувшись в нее лицом, спал.

Когда же Деникин, по просьбе Корнилова, растормошил его, он поднял голову и, глядя на всех осоловелыми глазами, быстро отрезал:

— Мои люди не выдержат… Они выдохлись… Я — против штурма!

Корнилов метнул на него тоскливый взгляд.

Слово взял Деникин. Он долго говорил о том, что если даже все до единого бойцы армии проникнутся самурайским презрением к смерти, все равно не одолеть большевистские массы…

— А я, — сказал Алексеев, — за продолжение штурма! Риск большой, но если откажемся от этой возможности, то далеко не уйдем. Обозы раненых, усталость, разочарование доконают армию. Красные в районе станиц Старовеличковской и Новотитаровской окружат нас. И тогда погибнем полностью! Кстати, я предлагаю штурм отложить до завтра. За сутки войска немного отдохнут. За ночь можно произвести перегруппировку.