Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

— Хан, — негромко произнес Корнилов, — вы сами когда-то говорили: если человеку суждено умереть, его убьет собственная тень. Значит, от судьбы никуда не уйти.

— Береженого бог бережет, говорит русская пословица, — настаивал на своем Хаджиев.

Но командующий поднял трубку полевого телефона и стал говорить с Марковым:

— Как дела, Сергей Леонидович? Что нового?.. Без перемен?.. Ну, это, пожалуй, всего хуже…

Хаджиев искоса поглядел на утомленное, темное лицо командующего, и ему показалось, что он увидел на этом лице ту предсмертную пыль, о которой когда-то говорил ему Курбан-Кулы, мудрейший из стариков Хивы…

Ивлев сидел на койке в маленькой комнатушке в три аршина длиной и глядел в единственное окно. Вскоре пришел хан Хаджиев и сел рядом.

— Вести с фронта приходят одна другой хуже, — сказал он. — Лучшие военачальники выбывают из строя. Бояр то подходит к телефону, то прислушивается к пальбе и удрученно качает головой, то, обхватив голову руками, надолго склонится над картой, то в изнеможении бросается на койку, но тут же вскакивает на ноги. Словом, места себе не находит…

Ивлев с нарастающей безотчетной тревогой пристально вглядывался в черноту мартовской ночи.

— Штурм Екатеринодара не приведет ли армию к агонии и гибели? — продолжал хан Хаджиев. — Все, даже Марков, против этого решающего штурма. Неужели все-таки он начнется первого апреля, после семи артиллерийских выстрелов?

— Но не взять город, отступить от него — это значит подорвать авторитет Лавра Георгиевича как нашего вождя. Вера в него будет убита, — сказал Ивлев.

А потом, вспомнив, как под вечер ходил он с ханом за Корниловым по выгону от батареи к батарее, вполголоса снова заговорил:

— Знаете, хан, картину Сурикова «Покорение Сибири»? На картине среди казаков-стрельцов, сражающихся с татарами, изображен Ермак. Сегодня эту картину очень напомнил мне Корнилов среди артиллеристов на выгоне. Он — наш Ермак! Его воля непреклонна. Причем это воля не момента, а железной необходимости. Он как рок! Не подчиняться ей нельзя. Она должна неминуемо привести и Корнилова и нас или к победе, или к смерти!..

— Это верно! — согласился хан Хаджиев. — Первого апреля мы или погибнем, или овладеем Екатеринодаром… И все-таки что-то очень тревожно на сердце…

Где-то совсем недалеко грохнул тяжелый снаряд дальнобойной пушки. Ивлев подошел к окну. Ночное небо то и дело вспыхивало, воспламенялось, трепетало в огненных отсветах. Снаряды, разрываясь над Кубанью, слепили золотыми и бледно- голубыми сполохами.

— Однако же в больно хрупком домишке мы обосновались. Очень это нехорошо!

Ивлев обернулся и при новой вспышке в бело-фиолетовом зыбком свете увидел горбоносое восточное лицо хана со зловеще черными сузившимися глазами.

— Да-а, — обеспокоенно протянул Ивлев, — спать чертовски хочется, но и во мне появилось предчувствие чего-то недоброго. Стало страшно за бояра… Сумеем ли мы его уберечь?..

В ночь на 31 марта телефонные звонки раздавались почти непрерывно. Из операционной неслись стоны раненых. Тяжело бухали пушки. Сотрясая землю, рвались снаряды. Однако Ивлев, спавший в маленькой адъютантской комнатушке, утром поднялся бодрым.

Выйдя во двор, он сразу заметил, что хорошо отдохнувшие за ночь красные артиллеристы теперь действовали с удвоенной энергией. Их снаряды, падая меж цепочками одиночных окопов, то там, то здесь высоко вскидывали комья земли.

Сегодня наряду с трехдюймовыми и шестидюймовыми орудиями бухали и могучие дальнобойные морские, по-видимому, подвезенные матросами Черноморского флота из Новороссийска. Снаряды трехдюймовок делали воронки на лугу, со свистом плюхались в Кубань или рвались над кожзаводами в безоблачно ясном небе, а тяжелые, из дальнобойных, неслись с протяжно грозным ревом в сторону Елизаветинской и там, коротко ухая, жестоко распугивали светлую утреннюю тишину, царившую вдали от позиций.

«Дела явно осложняются», — подумал Ивлев и, застегнув ворот гимнастерки, подошел к дежурившему ночь поручику Долинскому, который сидел сейчас на дубовом бревне и ловко водил бритвой по щеке, выскребывая ее до синевы.

— А спал ли Лавр Георгиевич?

— Где уж там! — Долинский безнадежно махнул рукой. — Всю ночь ходил по комнате. Сейчас попросил горячего чаю с корочкой хлеба. И вообще ночь была не из завидных. Красные дважды поднимались со стороны Самурских казарм. Пришлось туда на подмогу бросать пулеметчиков из резерва командующего.

— Четвертые сутки Лавр Георгиевич не спит, — подсчитал Ивлев. — И как только еще выдерживает?

— Все требуют пополнений, во всех частях громадная убыль в бойцах. — Долинский вытер серым носовым платком бритву и поглядел на дорогу, по которой в простых казачьих мажарах везли раненых. — Армия тает. Вон сколько за одну ночь санитары подобрали выбывших из строя. Не знаю: с чем пойдем на решающий штурм? А у большевиков, по самым приблизительным подсчетам, в Екатеринодаре сейчас не меньше сорока тысяч штыков.

— Виктор, — перебил Ивлев, — ну к чему нагоняешь уныние? Завтра вечером мы уже будем разгуливать по Красной. Ведь сам Корнилов поведет нас на штурм Екатеринодара. А за Корниловым мы, как поют наши юнкера, «и в огонь, и в воду»!

— Гении действия, как Цезари и Наполеоны, осуществляют свои замыслы не сами, а с помощью тех сил, которые они увлекают за собой, — наставительно сказал Долинский. — А где наши силы? Сколько их осталось?.. Впрочем, Алексей Сергеевич, будем думать по-твоему. Может быть, Лавр Георгиевич своим личным примером удесятерит наши силы… А сейчас поди предложи ему позавтракать. Текинцы привезли из Елизаветинской жареную утку и моченых яблок.

— А ты, Виктор Иванович, взгляни на наших коней. Они вон за теми соснами. — Ивлев кивнул в сторону рощицы. — Не поранило ли их осколками гранат, разорвавшихся неподалеку?

Поправив на правом плече ремень от шашки и покрепче затянув на медную пряжку офицерский пояс, Ивлев вошел в узкий коридорчик и постучался в дверь корниловской комнаты.

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! — по- утреннему бойко приветствовал он командующего.

— Здравствуйте! — глухо отозвался Корнилов и подошел к окну.

Лицо его осунулось, концы усов вяло обвисли, у потемневших губ явственнее обозначились глубокие складки. Темные брови то сдвигались, то медленно поднимались, морщиня лоб. Стало особенно отчетливо видно, насколько исхудал он за последние дни, как побелел ежик его волос.