Майя Лунде - История пчел

Потом Куань встал. Мы молча бродили по квартире. Дни пролетали, а мы жили в пустоте, неподвижной и застоявшейся, как воздух в комнате Вей-Веня. Куань по-прежнему молчал. И у меня тоже не получалось ничего сказать, потому что я не знала как. Возможно, он ни в чем не винил меня, возможно, он даже и не думал об этом.

Хотя нет.

Его пустой взгляд. Нарочитая отстраненность. Прежде он старался держаться поближе, а сейчас мы вообще не приближались друг к другу. Однако он ничего не говорил. Наверное, не осмеливался. Или не хотел меня ранить? Я не знала.

Пустота между нами разрасталась в непреодолимую пропасть. Он отстранялся от меня, но и я не могла заставить себя притронуться к нему и заговорить с ним, так что находиться в одной комнате с Куанем было почти невыносимо. При взгляде на него у меня появлялись одни и те же мысли. И я опять повторяла про себя два слова: моя вина, моя вина, моя вина. Поэтому все в нем начало казаться мне отталкивающим. Его тело вызывало отвращение, мне становилось плохо от мысли, что он может прикоснуться ко мне, но эти чувства я старалась скрыть. Мы играли в игру мама-папа-малыш, вот только малыша больше не было. Мы готовили еду. Убирались. Стирали одежду. Дни были неотличимы друг от друга. Мы вставали, одевались, что-то ели. Пили чай. Этот вечный чай. И ждали.

Я то и дело звонила в больницу. Всегда я, ему даже на это не хватало решимости. С доктором Хио поговорить никак не удавалось, а через несколько недель мне сообщили, что она там больше не работает. Почему — другие врачи не сказали.

С кем бы я ни говорила, ответы я слышала одинаковые: «Больше нам ничего не известно. Вам придется подождать. Конечно, мы сообщим. Разумеется. Подождите еще немного. Всего несколько дней. Мы все выясним. И свяжемся с вами. Мы свяжемся с вами. Подождите еще немного».

Несмотря на то что нам разрешили не выходить на работу, однажды утром Куань, приняв душ, оделся в рабочую одежду.

— Почему бы и нет… — тихо сказал он.

Я удивилась, но не оттого, что он собрался на работу, — меня поразило, что сама я почувствовала невероятное облегчение. Наконец-то его не будет рядом со мной, я смогу остаться одна! За все долгие недели я впервые обрадовалась.

— Это же ничего? — спросил он.

— Да. Иди.

— Если тебе кажется, что одна ты не справишься, я могу остаться.

— Нет, со мной все будет хорошо.

Но Куань не двигался. Одежда висела на нем мешком, худой как никогда. Он молча смотрел на меня, видимо ожидая чего-то. Что я рассержусь, закричу, наброшусь на него? Но почему же я должна сердиться и кричать? Теперь и это — моя обязанность? Его большие глаза умоляюще смотрели на меня, рот был приоткрыт. Это зрелище показалось мне совершенно невыносимым, и я отвернулась. Когда-то при взгляде на этого мужчину я забывала обо всем на свете. Теперь же мне хотелось побыстрее от него отделаться.

— Тао?

— Иди, а то опоздаешь на перекличку. — Я старалась не смотреть на него. Он несколько раз вздохнул, словно хотел что-то сказать, но, наверное, не смог подобрать слов.

Потом он ушел. Я слышала его шаги, затем хлопнула дверь, и я наконец осталась одна.

Я прошла в спальню. На кроватке Вей-Веня лежала его пижама. Я взяла ее в руки и села на край постели. Стирать пижаму мне не хотелось — Вей-Вень надевал ее всего два раза, а потом я положила ее на кровать. До его возвращения. Улыбающиеся месяцы на голубом фоне. Я пощупала ткань. Такая мягкая. И сладковатый запах детского пота еще до конца не выветрился.

Я просидела так весь день.

Со временем день и ночь поменялись местами. Пока Куань, уставший от тяжелой физической работы, спал, я бродила по гостиной. Расхаживала по комнате и стояла у окна, в постель ложилась лишь на рассвете. Отдыхать ночью я себе не разрешала: если бы я присела, если бы позволила себе перевести дух, если бы уснула, то Вей-Вень исчез бы навсегда.

Я повернулась к окну, откуда было видно белую ограду, которой обнесли фруктовые деревья. Через каждые сто метров возле ограды стоял охранник. Я присмотрелась к ближайшему. Он стоял не шелохнувшись и ничего не выражающими глазами смотрел перед собой. Чтобы узнать, что он охраняет, я бы все отдала.

Что внутри, мы не видели: ограда была высокой и даже с крыши нашего дома заглянуть за нее не было никакой возможности. Я уже пыталась. Сверху вдоль забора шла сетка. Первые дни ветер срывал ее, поэтому несколько раз приходили рабочие и чинили. Каждый день у ограждения собирались зеваки, но их быстро разгоняли. Территория охранялась строго. Как-то раз я тоже прогулялась вдоль неприступного забора, надеясь отыскать дыру или лаз под забором, однако повсюду натыкалась на охранников.

Куань рассказывал о самых разных слухах. Группу, в которой он работал, перевели на другой участок, в миле отсюда, поэтому по дороге у рабочих было время поделиться сплетнями. Люди строили догадки, а Куань пересказывал их мне. Якобы все случившееся как-то связано с Вей-Венем. И именно поэтому тут поставили забор и охрану. Наверное, они были правы, потому что после нас туда уже никого не пускали. И Вей-Вень лежит в больнице… Когда рабочие замечали, что Куань их подслушивает, то сразу же умолкали. Но, решив, будто он их не слышит, снова принимались болтать. Все разговоры крутились вокруг нас. Мы стали объектом всеобщего внимания и изменить это уже не могли.

Знали мы так же мало, как и все остальные, и наши догадки основывались на тех же самых наблюдениях. Там, среди фруктовых деревьев, с Вей-Венем что-то случилось, и теперь он непонятно где. Больше мы ничего не знали.

Я посмотрела на охранника. Теперь он сидел, поджав под себя ноги, голова свесилась на грудь. Он спал.

Длина пчелиного яйца не превышает полутора миллиметров. По одному сероватому яйцу в желтой восковой ячейке. Спустя всего три дня из яйца проклюнется личинка, закормленная, совсем как избалованное дитя. Потом она начнет расти, а затем соты покроются восковыми крышечками. Там, внутри, личинка создает кокон и обматывается им, точно одеялом, защищающим ее от всех и вся. Здесь и только здесь она остается в одиночестве.

Через двадцать один день из соты выползает рабочая пчела. Новорожденный младенец, не готовый пока к жизни в этом мире. Она не умеет летать, не умеет самостоятельно питаться и едва способна ползать, карабкаться, перебирать лапками. Первые дни она выполняет самые простые задания внутри улья и не перемещается на большие расстояния. Она приводит в порядок соты — сперва собственную, потом чужие — и больше ни мгновения не находится в одиночестве. Рядом с ней другие пчелы, их сотни, и они развиваются и меняются совершенно так же, как она сама.

Затем приходит пора стать пчелой-кормилицей, хотя она по-прежнему еще ребенок. Теперь она обязана кормить тех, кто еще не родился. Она совершает первые вылазки, первые короткие полеты и разминает крылья, робко и осторожно. Это происходит по вечерам, когда погода хорошая. Для начала она выбирается из летка, быстро взлетает вверх и опускается вниз — все это прямо перед ульем, но затем постепенно увеличивает расстояние. Но пчела все еще не готова.