Сергей Житомирский - Эпикур

— Может быть, — сказал Эпикур. — Только я учусь не ради будущих доходов.

— Ради чего же?

— Ради знаний о мире и смысле жизни.

— Милый мой! — Навсифан расхохотался. — Не с твоим достатком думать о таких вещах! Если бы ты был богат — другое дело. К тому же ты плохо читал Демокрита, если ещё задаёшься такими вопросами. Ведь он доказал, что в жизни нет никакого смысла. Мир состоит из атомов и пустоты, из них сделаны и мы с тобой, и Ламия. Все наши поступки, побуждения, встречи, радости, несчастья происходят из-за движения атомов и не зависят от нас.

— Постой, — возразил Эпикур, — ты же сам сказал, что в молодости стремился овладеть знаниями и разбогатеть!

— Что из этого? Мои желания были предопределены движениями атомов, так же как и последующие удачи, и даже встреча с тобой и наш нынешний ужин.

— Ты веришь в судьбу? — спросила Ламия. — А я думала, ты безбожник и не веришь ни во что.

— Да, я уверен в существовании судьбы, — кивнул Навсифан, — и это не слепая вера, а убеждённость, основанная на знании законов природы. Знаете, у Ксенократа в Академии есть знаменитые часы? Там соединение трубок и колёсиков двигает фигурки, и они в назначенный час танцуют, как живые. Так вот, наш мир подобен этим часам. Конечно, он намного сложнее, но всё же он — машина, а мы — куклы, танцующие не нами придуманный танец.

— Но я не желаю быть частью машины! — возмутился Эпикур.

— А никто и не спрашивает о твоих желаниях. — Навсифан веселился. — Кстати, и некому спрашивать, ведь существуют только атомы и пустота.

— Навсифан, ты — чудовище! — воскликнула Ламия.

— Ничуть не бывало. Подумай немного, и ты поймёшь, что учение Демокрита освобождает нас от многих забот и горестей. Мы не отвечаем за свои поступки, ведь не мы их совершили, а природа, которая действует через нас.

— А скажи, Навсифан, — спросил Эпикур, — как ты относишься к доказательству Аристотеля о невозможности существования пустоты? Ведь если он прав, вся атомистика превращается в простую игру ума.

— Ну, Навсифан, — оживилась Ламия, — я ничего не поняла, но по-моему, он тебя угробил! Все твои ужасные речи...

Навсифан закрыл ладонью рот девушки:

— Нашли пугало! Аристотель, мои милые, просто болтун. Все его доказательства... — начал он и вдруг, отдёрнув руку, вскрикнул: — Ламия! Не кусаться!

— Да за такие речи я бы и голову тебе отъела! — захохотала девушка.

— Ну, ну, не сердись, — сказал Навсифан. — Лучше сыграй нам.

— Ладно, — согласилась Ламия, пересела в кресло и застегнула на затылке ремешок двойной флейты.

Эпикура оставили ночевать в андроне. Он проснулся на заре, стараясь не шуметь, вышел из дома и отправился к себе в Агру. Туда вела прямая дорога, от городских ворот и до моста через Илис мощёная и украшенная статуями. Впереди за грядой Гимет вставало невидимое солнце. Края округлых вершин одна задругой освещались, обретая объёмность. Лучи обнаруживали перевальные седловины, подчёркивали складки. Казалось, на глазах раннего пешехода и только для него одного они прямо из воздуха создают прекрасную, сияющую чистой зеленью небесную страну, достойную только бессмертных.

Эпикур любовался разыгравшимся перед ним световым спектаклем, но мысли его всё время возвращались к словам Навсифана о механической судьбе Демокрита. Действительно, Демокрит утверждал всеобщую причинность, но в этических книгах признавал нравственные начала и ответственность человека за свои поступки. Однако ответственность требует и свободы выбора, которую отрицает Навсифан. Жаль, что Эпикур, поражённый его словами, вовремя не сообразил, как возразить. Впрочем, обращение к авторитету ничего не решало по существу. Если причинность признать всеобщим и единственным законом мира, то наши чувства, мысли и побуждения тоже должны целиком подчиняться ему. Но почему же тогда мы не ощущаем этого?

Юный философ стал размышлять о сути познания и возможностях познания самой этой сути. Вскоре он совершенно запутался и, решив вернуться к этому предмету в другой раз, пришёл в Агру.

Передохнув, он, по обыкновению, собрался на прогулку в горы и остановился перед ящиком с книгами, решая, какую захватить с собой. Но сейчас ни одна не привлекла его. Всё было по многу раз перечитано и разобрано. Эпикур понял, что, пожалуй, выполнил то, что собирался, и настала пора обдумывать и делать выводы. На всякий случай он взял вощёные таблички, хотя понимал, что не прикоснётся к ним, и неуверенным шагом без определённой цели двинулся по тропке, которая вела из Агры куда-то вверх.

Эпикур чувствовал странную пустоту, словно, отдав Навсифану последнюю из взятых на прочтение книг, он потерял некую опору, которая ещё недавно поддерживала его. Что же произошло? Может быть, он напрасно понадеялся на свои силы? Он начал с поклонения учению Платона и преданности учителям. Тем больнее было разочарование. Разве, изучая труды Аристотеля и других мудрецов, он не искал учения, которому мог бы отдаться целиком? Но почему-то ни одно из них не стало для него своим, и даже Демокрита, который больше других пришёлся по душе, опорочил своими рассуждениями Навсифан.

Эпикур помотал головой, словно пытаясь стряхнуть с себя досаждавшие мысли. Он понял, что, принимаясь за физиков, связывал с ними слишком много надежд, он захотел перекинуть мостик от физики к этике или, вернее, вывести из неё истинное понимание природы человека. И вот он потерпел неудачу, физики обманули.

Он шёл вверх и вверх, сперва наискосок по склону холма, потом по дну какой-то лощины. Тропка давно потерялась, лощина превратилась в крутую щебнистую промоину, пришлось выбираться на гребень горбатого отрога. Долгий подъём измотал Эпикура, но себе назло он не делал передышек и продолжал двигаться дальше, тяжело дыша, уже без всяких мыслей. Потом путь стал положе, и неожиданно юноша оказался на одной из округлых зелёных вершин горной гряды.

Радостное ощущение простора потрясло Эпикура. Гребень, на котором он стоял, волнистой лестницей, украшенной выходами серых скал, убегал вниз, вдаваясь в море. Впереди открылась ширь Саронического залива и окутанные маревом берега Эгины. Справа выступал застроенный домами полуостров Пирея, ближе лежали сады и крошечные домики Фалера, белела оборонительная стена, уходящая назад к Афинам.

Эпикур сбросил одежду, подставил мокрое от пота тело морскому ветерку. Вот он закончил некую часть пути. Надо оглядеться, выбрать дорогу и идти дальше. Как в горах, так и в мире мыслей среди сложного переплетения ущелий и вершин где-то ждала его и та, которая была целью. Но чтобы добраться туда, следовало сперва спуститься вниз.

А кругом было так хорошо. Мир огромный и прекрасный приглашал юношу разделить с ним радость существования. Может быть, это и были смысл и цель жизни?