Сергей Житомирский - Эпикур

— Не злись, — примирительно проговорил Софан, — Ты сам понимаешь, что не прав. — Он встал, ещё раз напился из горсти. — Пойду. Пора мне навестить своего купца. Да, кстати, с чего это Памфил вдруг решил тебя учить? Может, влюбился в тебя, как Патрокл в Ахилла?

— Заткнись! — крикнул Эпикур.

— Мы сердимся? — улыбнулся Софан. — По-моему, я не сказал ничего плохого и совершенно не вмешиваюсь в твои дела. Но только, прошу тебя, не вздумай лезть в колодец и доказывать, что ты храбрее Леосфена.

Эпикур шагал домой с радостью, ощущая, как при каждом шаге даёт о себе знать лежащая за пазухой книга — сочинённое Памфилом жизнеописание Платона, которое философ дал ему почитать. Этот туго скрученный свиток Эпикур воспринимал как залог уговора с новым учителем.

Он уже не обижался на Софана, который, конечно, изводил его просто из зависти и, значит, в душе признал себя побеждённым. Но по существу он был прав. Ведь речь в их споре на самом деле шла не о возможности заявиться к философу, а о более важных вещах, о том, имеют ли силу рассуждения Эпикура по поводу колдовства.

Они возникли не на пустом месте. Год назад во время праздника в храме Геры Эпикур присутствовал при беседе тамошнего жреца с каким-то купцом о вере и суеверии. Жрец утверждал, что богов можно только склонить к себе праведной жизнью и исполнением обрядов, можно просить у них поддержки и надеяться на помощь, но глуп тот, кто считает, что с божеством можно заключить сделку, оплатив помощь богатой жертвой. Купец не соглашался и приводил примеры, когда даже пираты, отдавая морским божествам часть награбленного, добивались удачи. Жрец высмеивал его. Эпикуру не удалось дослушать спора, но он был целиком на стороне жреца. В том споре речь шла о богах, об их характере — настолько они подвержены страстям, ревнуют ли к людскому счастью, состязаются ли между собой. Но колдовство — власть смертного над высшими силами, — как такое может быть правдой? «Пусть все вокруг поверят в силу заклятий, — думал Эпикур, — тот, кто понял их суть, посмеётся над пустыми страхами суеверов».

Эпикур вздохнул и вспомнил прощальное напутствие Софана, которое было похоже на вызов. Он почувствовал, как ему смертельно не хочется лезть в проклятый колодец, и понял, что сделать это придётся, поскольку нет другого способа доказать окружающим, что он сам верит в силу своих доводов.

На шкальном дворе под стеной двухэтажной учебной пристройки расположился десяток «педагогов» — рабов, провожавших детей на занятия. Значит, отец, обучавший малышей грамоте, был ещё занят. Эпикур прошёл через дом на крошечный хозяйственный дворик, где росло оливковое дерево и копались куры. Там он увидел младшего брата и поманил его в комнату, которую занимал вместе с ним. Едва они остались наедине, Хайредем бросился расспрашивать Эпикура о походе к Памфилу. Утолив любопытство, он сообщил брату, что Филист был сегодня настолько пьян, что ушёл раньше времени и вряд ли заметил, что Эпикура не было на занятиях.

— А хоть бы заметил! — усмехнулся Эпикур. — Надеюсь, эта школа для меня закончена. — Он потрепал брата по плечу. — Кстати, малыш, мне понадобится твоя помощь. Завтра на рассвете я собираюсь спуститься в Заклятый колодец и ты меня проводишь.

— Ты что! — испугался Хайредем.

Он стал отговаривать брата и начал пересказывать историю о тех двоих, которые согласились спуститься за сокровищами и такого там насмотрелись, что вылезли чуть живые.

Эпикур слушал его с иронической улыбкой.

— А по-моему, они просто врали, чтобы набить себе цену, — возразил он.

— Да, но колодец ведь отомстил, — не сдавался Хайредем. — Одного потом убили разбойники, а другой упал за борт и утонул в море.

— Хайредем, и то и другое — нередкий конец проходимцев. Хватит меня отговаривать, давай сразу условимся — либо ты помогаешь мне, либо я иду один.

— Конечно помогу, — вздохнул Хайредем. — А что нужно будет делать?

Эпикур не успел ответить. За окном поднялся шум, раздались крики мальчишек, кончивших занятия.

— Потом объясню, — бросил он и заторопился на школьный двор к отцу.

Отец, невысокий, полный, с внимательными глазами и двумя седыми прядями в бороде, спускавшимися от углов рта, стоял на пороге нижней учебной комнаты и наблюдал, как провожатые разбирают ребят. Эпикур подошёл к нему, держа наготове записку. Неокл улыбнулся и запустил пятерню в волнистые волосы сына. Прикосновение отцовских пальцев было чудесно, Эпикур даже невольно сделал движение, чтобы удержать руку отца, но смутился и вместо этою потёр щёку. Пора было отвыкать от детских привычек. Он протянул отцу записку, думая, что, может быть, в этот миг решается его судьба.

Отец пробежал глазами письмо, испытующе посмотрел на замершего от волнения Эпикура и снова погрузился в чтение. Он долго молчал с непроницаемым лицом, заставляя сына переходить от отчаяния к надежде, потом жестом пригласил его сесть на опустевшую скамейку под стеной, сел сам и попросил объяснений. Эпикур рассказал о визите к Памфилу, старательно обходя упоминания о Заклятом колодце. Неокл задал несколько вопросов и наконец с некоторой торжественностью высказал своё решение.

— Что ж, мой старший, — проговорил он, — я вижу, ты выбрал дорогу и захотел пойти моим путём, только дальше меня.

Отец рассказал, что немного знает Памфила и слышал о нём только хорошее.

— Я думаю, он сможет дать тебе больше, чем я и Филист, вместе взятые. Но учти, в школу посылают, а к мудрецу приходят, тут обучение, а там ученичество, не договор с учителем, а дружба.

Отец стал вспоминать, как в юности сам пережил увлечение философией. В Афинах в то время было множество учителей мудрости, но многих из них занимало только искусство рассуждений, и они брались доказывать что угодно. Он рассказал несколько смешных историй о состязаниях в остроумии, потом снова сделался серьёзным.

— Что ж, мой сын, — заключил он, — я рад твоему выбору и хочу дать тебе напутствие. Запомни две вещи: первую — настоящая мудрость никогда не отменяет простой человеческой морали, и вторую — никакие, самые хитроумные рассуждения не способны превратить зло в добро или добро в зло.

После обеда довольный жизнью Эпикур расположился на пороге своей комнаты и развернул сочинение Памфила. В доме было тихо. Отец пошёл давать урок сыновьям Леосфена и, как обычно, взял с собой младших сыновей. Леосфен жил над морем, и, пока отец занимался, малыши Аристобул и Неокл могли под присмотром Хайредема поиграть на пляже.

«Платон, афинянин, — читал Эпикур, — сын Аристона и Периоктины, которая вела свой род от Солона, родился во втором году восемьдесят восьмой Олимпиады, седьмого фаргелиона [3] В мае 427 г. . Грамоте он учился у Дионисия, а гимнастике у борца Аристона из Аргоса — от него он и получил имя Платон (Широкий), за своё крепкое сложение, а прежде звался Аристоклом по имени деда. В юности он даже выступал борцом на Истмийских играх. Кроме того, он с успехом занимался живописью и сочинял стихи — сперва дифирамбы, а потом лирику и трагедии.