Александр Филимонов - Битва на Калке. Пока летит стрела

И вдруг через два года — как гром с ясного неба! Почувствовав приближение кончины, отец отчего-то взъелся на Константина и лишил его права на Великое княжение! И отдал его Юрию! Призвал второго сына к себе во Владимир и всё боярство, и всех выборных от разных концов своей земли заставил принести клятву в верности Юрию и целовать крест святой.

Юрий, конечно, понимал, что брата это должно обидеть. Но Константин и сам был хорош! Горд слишком — не захотел отцу простить какую-то малозначащую обиду, а ведь отец за ним в Ростов несколько раз посылал! Нет уж, хочешь быть великим князем — переломи себя, поклонись в ноги родителю, покажи ему сыновнюю любовь. Старый — он ведь как малый: с ним поласковее — и он к тебе ласков станет. Так что Константин сам был виноват в том, что лишился Владимирского стола.

А обвинять во всём стал, конечно, Юрия! Требовал даже, чтобы тот уступил ему Великое княжение — по старшинству! Но и сам, поди, не верил, что такое возможно. Так-то братец! Не проси и не требуй, а силой отними. Маловато силы? Тогда тихо сиди у себя в Ростове и будь доволен, что тебя не трогают.

Всё равно как-то не по себе от мысли, что с братом придётся сражаться как с врагом. Константин теперь был всё равно что покойник; а терять братьев всегда огорчительно. Даже если и ссорился с ними при жизни. Собственно говоря, сюда, в свой шатёр, установленный в поле возле готовой к паводку тихой речки Кзы, великий князь позвал братьев Ярослава и Святослава обсудить не столько грядущее сражение и раздел земель, сколько участь Константина. Ах, глупец! Самое лучшее для него будет, если погибнет в бою.

Но как-то не получилось самому завести разговор о Константине. Увлеклись с братьями дележом великих и знаменитых уделов, словно дети малые, когда им на праздник достаётся большой сладкий пирог.

— Ну а что с книжником-то делать будем? — спросил Юрий, когда вроде бы уже обо всём переговорили и братья собирались разъезжаться по своим станам.

Во всё время беседы великий князь ждал, что который-нибудь из братьев вспомнит про Константина. Ни один не вспомнил. Святослав удивлённо вскинул круглые глаза на Юрия. Ярослав же понимающе прищурился:

— Ты о нём не печалься, великий князь.

Называя так брата, что делал чрезвычайно редко, Ярослав как бы помогал ему: переводил вопрос о Константине из области личных и родственных отношений в область государственную. А здесь жалости, и любви места не бывает.

— Жив останется Константин — его счастье, — продолжал Ярослав. — Но лучше бы ему смерть принять с честью. А то куда его потом девать-то? Ростов ему оставить — жирно будет. Сельцо какое дать для кормления? Или в темнице держать до скончания дней? Так тоже нехорошо будет. Хлопот не оберёшься, великий князь. У него много заступников найдётся. Донимать станут.

Великий князь Юрий Всеволодович почувствовал, что возразить нечего.

— Ну и ладно, братья, — заключил он с некоторым душевным облегчением. — Как Бог рассудит, так тому и быть. Он, Константин-то, в бою не крепок, как помнится. Слаб, тщедушен. Болеет, говорят. Может случиться, что и погибнет.

После такого хорошего разговора не хотелось больше расстраиваться и думать о неприятном. Братья на слова Юрия ничего отвечать не стали.

Посидев ещё немного, Ярослав и Святослав ушли — каждый к своему войску. Юрий вышел из шатра — полюбоваться весенним закатом, подышать, нагулять перед ужином лёгкого голоду. Стражники княжеские, рассевшиеся вокруг костров, повскакали на ноги: не нужно ли чего государю? Как водится — возникла суета, понабежали все разом — и воевода, и мечники, и кравчий [6] Кравчий — почётная должность и придворный чин в древнерусском государстве. Кравчий служил царю за столом, в его ведении были стольники. , и конюший. Не поймёшь: то ли услужить великому князю торопятся, то ли просить о чём-нибудь станут.

Если вдуматься, то бестолковый двор у него, у Юрия Всеволодовича. Нет, каждый своё дело, конечно, справляет, задержки не бывает ни в чём — ни в еде, ни в услугах, ни в устройстве забав и развлечений. Но как-то делается всё не так, как должно делаться! Незаметно всё должно быть исполняемо! Будто само собой. А для этих главное не так князю услужить, как выставиться, чтоб князь заметил, с какой истовостью они ему служат. Юрий сам довёл до такого. Учить надо своих приближённых, учить каждый день! Натаскивать. Но Юрию жалко было тратить на это время, да, впрочем, он и привык к некоторой назойливости услужающих. Иногда только сердился, когда злость хотелось сорвать на ком-нибудь. Вот у отца был двор! Это да. По одному шевелению его брови всё возникало и исчезало. И никакой толкотни.

Вспомнив об отце, Юрий в который раз уже поймал себя на том, что невольно сравнивает, и, как всегда, не в свою пользу. В душе всколыхнулась привычная злоба, неизвестно на кого направленная. Не на себя же злиться ему? Чтобы дать злобе выход, хорошо было бы сейчас осердиться на кого-либо из приближённых — да хоть на кравчего: почему ужин не готов? Да по зубам бы ему! Сразу полегчает, дело проверенное.

Но, рассудив, Юрий решил гнева не выказывать. Всё-таки не во дворе княжеском дело происходило, а на войне. Перед битвой на своих зло срывать — примета плохая. Да и ужин, скорее всего, у кравчего давно готов.

Так и оказалось.

Великий князь велел подавать себе ужин в шатёр, объявив, что потом ляжет спать. И все чтоб готовились отходить ко сну, ибо завтра сил много понадобится.

Перед тем как окончательно удалиться в свой шатёр, он с удовлетворением осмотрелся по сторонам, оглядел необъятный стан, разбитый для его войска. Не без гордости подумал: «Да, у отца, великого князя Всеволода, и двор был пышнее, и слуги расторопней, но такую рать огромную — созывал ли он когда?» С невысокого холмика над речкой Кзой ополчению Владимирскому и Суздальскому не было видно ни конца ни края. На душе сразу стало спокойно и даже весело. В тот вечер, отужинав, Юрий Всеволодович заснул легко и быстро.

...Утром разбудил его шум снаружи и лёгкое покашливание возле самого входа в шатёр. Слуга всегда так делал: сначала кашлял, дожидаясь приказа войти и доложить, а потом либо входил, либо удалялся, чтобы через некоторое время начать кашлять снова. Смотря по обстоятельствам.

Великий князь поморгал глазами и почувствовал, что отлично выспался. Что там? И так пора было подниматься.

— Что там? — отозвался он на кашель.

Слуга тотчас возник, отодвинув полог.

— Прости, государь. С хорошим утром тебя. Там от супостатов гонец прибыл, к тебе просится. Борис Юрятич с ним разговаривает.

— Одеваться, — кивнул великий князь. И, пока слуга надевал на него тёплые порты, оборачивал ноги мягким сукном и натягивал сапоги, высказался: — А что мне с гонцом этим говорить? Пусть Борис придёт, доложит, как и что.