Александр Филимонов - Битва на Калке. Пока летит стрела

А бляху ненавистную — долой! Или оставить, чтоб напоминала? Иван сделал так: от запястья её оторвал, но не выбросил, а сунул в карман — теперь пустой, после того как Плоскиня всё оттуда выгреб. Переодевшись, оглядев себя со всех сторон (разве что спину не рассмотрел как следует), Иван остался доволен. Он выглядел, как немец, как хозяин, вот если б ещё волосы обрезать, как у Яна, ровненько, чтоб уши до половины закрыты! Да нечем. Пришлось косу заправлять, затыкивать под шапку, предчувствуя, как жарко вскоре под шапкой станет — вон день-то какой, лето в разгаре.

Он поднял чью-то палку (из тех, на которые опираются при ходьбе) и пошёл с Торга, стараясь держаться подальше от людей, особенно от тех, которые никуда не бежали, а стояли по двое-трое, распоряжаясь всеми, кто был поблизости. Население Медвежьей Головы готовилось отбиваться, и многие тащили к главным воротам разный припас: камни для пращи в корзинах, короткие копья, просто палки и булыжники. Несколько человек катило огромную чёрную бочку с варом, облепив её, как муравьи жука. Людьми кто-то распоряжался: одних направлял туда, других сюда. Вот этих-то распорядителей Иван и опасался.

На него никто не обращал внимания, пока он шёл, — очевидно, из-за доброй одежды принимали за распорядителя или просто слишком поглощены были своей суетой. Иван ясно видел: здешние жители все были за немцев, а то не старались бы так. Видимо, немецкий порядок здесь всех устраивал.

Так, стараясь не спешить, Иван прошёл вдоль городской стены почти до самой своей слободы — издалека увидел даже свою избушку. Тут были ещё одни ворота, по виду не такие основательные, как те, над которыми прибита была медвежья голова. Это был другой вход в город, но не действующий, заколоченный и подпёртый изнутри земляным валом, и, судя по всему, давно: земля успела густо зарасти травой. Каким-то нутряным чутьём Иван понял: если немцы и в самом деле готовят какую-то хитрость, то без этих ворот не обойдётся. Он решил здесь обождать, поискал глазами выгодное место для наблюдения и уселся на старый, обросший снизу мхом, чурбан, вкопанный возле старой, также давно не используемой, коновязи.

Отсюда в сторону стены шёл небольшой уклон — пустошь, распаханная под огороды. И обозрение было хорошее. Если немцы что-то станут затевать именно здесь (а где же ещё?), то Иван обязательно увидит всё в мельчайших подробностях.

Он не ошибся. Пришлось, правда, подождать (хорошо, что старая трухлявая стена какого-то брошенного полуразвалившегося дома давала благодатную тень), но после долгого томительного ожидания Иван увидел, что со стороны слобод к закрытым воротам движется толпа людей — в ножных цепях, понукаемые надсмотрщиками. Рабы несли кто лопату, кто заступ. Подойдя к валу, сразу начали его копать, относя землю в стороны.

Дальнейшее не вызывало сомнений. Как только расчистят — ворота будут готовы распахнуться к полной неожиданности русского войска. И князь Владимир получит удар в спину, может быть, смертельный. Кто знает — сколько рыцарей в крепости у барона Дитриха, Князева зятя?

Тогда — конец. Всему конец — и новгородским полкам, и Ивану. Труп Яна обнаружится, сразу припомнят, что отпущенник долго отсутствовал, а если поймают — по одежде всё поймут. Снять же её нельзя, другой нет, ту, свою, уж не найти. Да впрочем, что такое жизнь одного Ивана в сравнении с сотнями русских жизней, которые могут прерваться, если князь Владимир Мстиславич не будет предупреждён?

А из города не выберешься. По всей длине стены шевеление: стража. На какое-то мгновение Иван остро позавидовал тем, кто стоит сейчас на бревенчатых городских стенах: им хоть видно наших, а тут сидишь, скрипишь зубами от бессилия и даже понятия не имеешь о том, как расположены русские войска и с какой стороны они более всего уязвимы.

Военный человек, думал Иван, наверняка что-нибудь сообразил бы. Самому Ивану не пришлось воевать ещё ни разу в жизни. Отец покойный — да, бился в ополчении, и хоть простой кузнец, а погиб как воин. Его бы хоть сюда, он знал бы, что делать, как предупредить. Из городских жителей никто русских не предупредит, перебежчиков не будет. Может, один лишь Иван хочет этого. Хотя многие из рабов Ордена, конечно, тоже бы побежали к русским, да кто их пустит?

Ну почему Ивана не привёл Господь родиться военным? Сейчас бы, по крайней мере, ясность в голове была, а не муть болотная, непроглядная.

Ещё и голод начинал помаленьку мучить. Уходя утром из дому, не догадался прихватить с собой хлебца хоть, а ведь обязан был! Жизнью-то учен. Видно, откормившись в немецкой неволе, забыл Иван о том, каково бывает остаться без припаса.

День шёл к вечеру. Скоро по городу должны были пустить ночную стражу с факелами, а как же иначе? Осада ведь. И что — бегать всю ночь, как заяц, спасаясь от зорких глаз? Долго ли так пробегаешь? Когда и оружия-то никакого при себе нету. Поймают — пришибут на месте. Не научился по-немецки-то разговаривать. Одним «явольхером» да «зеергутом» не отбрешешься. Может, домой? «Фрау» заждалась, поди, ясного сокола. Война не война, а ночь впереди, помычать требуется. У, постылая!

Первый раз за прошедшую неделю Иван не ощутил привычного возбуждения, когда подумал о предстоящей ночи. Наоборот, его пронизало вдруг такое отвращение к своей подневольной «семейной жизни», что рвотный позыв пустого желудка едва не свалил на землю. Будь что будет, подумал Иван, а туда, к этой толстой дуре я больше не вернусь. Лучше смерть.

Между тем раскопки возле ворот продолжались. Солнце стояло уже не так высоко, начинало понемногу скатываться. Успеют или нет до темноты? Должны успеть, вон сколько народу пригнали.

А что сейчас делается там, возле главных ворот? Шума оттуда вроде не слышно, значит, наши пока не начинают приступ. Эх, раздвоиться бы! И там надо быть, и тут. Ладно, здесь пока всё ясно, копают и копают. Иван решился сбегать к главным воротам.

Самое трудное было — держать походку, шагать свободно, не пригибаясь и не шарахаясь от каждого встречного. Он ведь немец и идёт по каким-то важным делам.

Через некоторое время, наделав крюков и петель по здешним замысловатым тропинкам, Иван снова вышел к Торговой площади. Отсюда уже можно было видеть, что там делается. Как ни странно, там, у главных ворот, царило почти что спокойствие — ни вооружённых людей, ни военных приготовлений. Даже чёрную бочку со смолой и ту не докатили до стены, бросили на полдороге — Иван узнал её. Неужели решили миром кончить? И приступа не будет? Может, барон Дитрих, зять князя Владимира Мстиславича, сумел договориться с тестем? Неспроста же покойный Ян говорил, что «Вольдемар Мистаслау» душевно склоняется перед величием Ордена.