Александр Филимонов - Битва на Калке. Пока летит стрела

Хорезмшах метался, как загнанный зверь, пока не принял решение расположиться с войском в долине реки Сыр-Дарьи и там ждать решающего сражения. Он не знал, что Чингис-хан во главе пятидесятитысячного войска обходит его с фланга по непроходимой пустыне Кызыл-Кум. Разведка у Мухаммеда была поставлена из рук вон плохо, проще сказать — её почти и не было, и монгольские войска, пользуясь этим, то и дело, отступив, пропадали из поля зрения военачальников Хорезмшаха. Через месяц монголы неожиданно возникли у него в тылу и сразу нанесли сокрушающий удар.

Мухаммед ещё пытался скрываться в крепости Самарканда, но не выдержал напряжения и ночью бросил там остатки своей армии. На выходе из крепости он был внезапно атакован монголами, бежал с несколькими людьми в степь, где вскоре и умер. Ещё долго искал его Чингис-хан, для чего выделил своим лучшим полководцам Джебе и Субэдею алую тамгу с предписанием всякому оказывать им помощь в поисках. Много дней искали Мухаммеда, а он в это время умирал на одном из небольших островов Каспийского моря.

Джебе и Субэдей, преследуя Мухаммеда, выполняли и более важную задачу: они уничтожали оставшиеся верные ему силы. Под Тегераном они разбили тридцатитысячный корпус персов, верных Мухаммеду, под Казвином — ещё одну персидскую армию, шедшую на выручку своему монарху. Узнав о том, что Мухаммед умер, полки Субэдея и Джебе остановились зимовать на берегах реки Араке.

Зима прошла в приготовлениях к новому походу. Субэдей попросил у Чингис-хана разрешения двинуться через Кавказ на север, к границам южной Руси. Это разрешение было ему дано. Сын Неба, желая владеть всем миром, давно присматривался к русской земле.

В это время главный защитник русской земли, князь Мстислав Мстиславич, по прозванию Удалой, венчанный недавно на Галицкое царство венцом Кальмана, наслаждался своим новым положением.

Ему никогда ещё не было так хорошо и покойно на душе, никогда ещё его мятущееся сердце витязя не билось так ровно и сладко. Здесь, на западных границах Руси, он обрёл, наконец, плоды заслуженной славы. Будоражил воображение и новый его титул царя Галицкого. Отродясь ещё не бывало царей в русской земле! Радовали глаз величественные покои княжеского, а теперь, стало быть, царского дворца, наполненного сокровищами, населённого преданной челядью, да и дворец был, не то что в удельном Торопце! И сам князь Мстислав, то есть, конечно, царь Мстислав Галицкий, разве можно было сейчас сравнить его с тем князем Удалым, которого помнила Русь? В те недавние времена всему на свете тот князь предпочитал борзого коня да яростную битву в чистом поле — вот, выходит, и ошибался всю жизнь, раз мятежные новгородцы не оценили его заслуг ратных. Тот, прежний князь Удалой, от своих ближних дружинников отличался разве что серебряным нагрудником, да ещё статью, орлиным взором из-под бровей, да алым корзном, что развевалось за его плечами в походах. Нынешний царь Галицкий — куда там! И одежды его золотом и каменьями сверкают, и поступь стала какая-то благостная, словно не человек ступает по земле, а некий ангел — и все вокруг склоняются, как перед ангелом, только и слышишь отовсюду: здоров ли ты, батюшка, весел ли? Что это личико у тебя грустное? Не подать ли чего покушать, не позвать ли песельников с дудками и гуслями, не протопить ли баньку подушистее, дорогой ты наш? Очень эта обходительность пришлась по сердцу Мстиславу Мстиславичу. А может, просто устал за свою жизнь мыкаться по лесам да полям, справляя свою ратную службу?

На коня теперь Мстислав не садился. Даже видел его редко — иногда, спохватившись, посещал конюшни, приближался к своему верному другу и милостиво оглаживал его, пропуская сквозь пальцы шелковистую гриву. Конь тянулся мордой к хозяину, горячими ноздрями дышал ему в лицо, косился огненным глазом, будто спрашивал: что это происходит? Почему ты, хозяин, больше не садишься на меня, не ласкаешь плёткой, не гонишь куда-то в неизвестную даль? Где былые наши жаркие битвы, где звон мечей, ржание конницы вражеской, предсмертные хрипы вокруг? Хозяин ничего на это коню не отвечал, распоряжался, чтобы прислуга получше ухаживала за ним, и, вздохнув, уходил.

Царских забот было, надо сказать, немного. С утра принимал нескольких просителей, разговаривал с ними, сидя не как раньше — за столом, а на возвышенном резном стуле. Поговорив с одним, с другим, давал указания, выполнял просьбы или отказывал, если почему-то проситель ему не нравился.

Впрочем, просителей к царю Галицкому много не допускалось — только самые смирные и с умеренными просьбами, вроде как о возвращении отнятой солеварни или о присоединении земель покойного соседа. Всеми прочими посетителями занимались бояре, в первую очередь боярин Судислав — умнейшая голова, а также Глеб Зеремеевич, самый богатый из дворянства галицкого, владелец обширных земель, лесов, солеварен. Соль ведь — это чистое серебро, считай, её везде купят, соляные обозы под мощной охраной расходятся из земли галицкой во все стороны света, а обратно возвращаются, груженные всяческой благодатью. И им нигде преград нету, потому что соль. Без неё не проживёшь. А хозяин соли — он вроде как самим Богом помеченный.

После того как просители уйдут, царь Галицкий идёт в церковь: в город выбирается, либо в свою, ту, что при дворце. Молебен отслужит — и в трапезную. А там уже на столах такое божие благословение, что и сам не заметишь, как полдня просидишь, пробуя то рябчика, в сметане с травами сваренного, то стерлядку, то бараньи нежные рёбра с чесноком. Накушавшись и осоловев, но осоловев не по-мужицки, а благородно, с тонкой отрыжечкой, с приятным туманом в голове и приятными же мыслями, чинно удаляется государь в опочивальню, отдохнуть. В душистой прохладе опочивальни проходят ещё часа два, а то и все четыре. После того как проснёшься, хорошо бывает просто посидеть в полумраке, потягиваясь до хруста, шевеля пальцами ног, позёвывая и вспоминая только что виденные сны. Толковать их. А то позвать знающего человека: пусть-ка растолкует, к чему бы это, когда стоишь перед чужим, незнакомым лесом, а из-за леса летят вороны, да с карканьем. А за воронами — тебе навстречу, тебя не замечая — зайцы скачут, лисы бегут, всякая живность лесная от кого-то спасается. Ты спросить хочешь: куда это вы, глупые? А тебе никто не отвечает. И жутко как-то становится, неуютно, и сам бы побежал спасаться от неведомого, да вдруг понимаешь, что ноги твои превратились в корни, а сам ты — в дерево, и не то что убежать, а руками-ветками пошевелить не можешь. Тут просыпаешься и лежишь, прислушиваясь к своим ощущениям. Иной раз до того не по себе станет, что уйдёшь на женскую половину, там жена с дочерьми, поговоришь с ними, пошутишь насчёт женихов — как-то отляжет от сердца, полегчает на душе.