Александр Филимонов - Битва на Калке. Пока летит стрела

И Мстислав Мстиславич понемногу научался ценить себя, свою мудрость, своё миролюбие — и радоваться этому. Душа его просила новых и новых свершений во имя мира и всеобщего спокойствия.

А самым важным и решительным шагом, конечно, должно было стать установление и закрепление мира с соседями. И в первую очередь — с венгерским королём Андреем. Такой мир мог составить честь князю Мстиславу. Ведь он не попросит о нём, а сам предложит! Судислав был такого же мнения. Венгры никуда не уйдут, никуда не денутся, говорил он. Они всегда будут жить с нами по соседству. Так уж лучше жить с ними в любви — первым делом отпустить Кальмана к отцу, благодарный Андрей никогда не забудет этой милости!

И хорошо бы с королём породниться, это — самое испытанное средство. У Мстислава Мстиславича подрастает дочь Марья, у короля есть младший сын. Поп, который их повенчает, сделает неизмеримо больше, чем самое большое войско.

Поначалу странно было слышать о таком браке. Княжне Марье едва пять лет исполнилось, да и с королём только что закончили воевать. С ним бы самим, с Андреем, сойтись в чистом поле, поучить его немножко, показать, что русские не такой народ, который он может считать подданными своей короны. Он же об этом всегда говорил во всеуслышание и сейчас ещё, потеряв Галич и сына, продолжает говорить! И вдруг — сделаться с королём свояками, почти братьями. Невозможно.

Судислав рассеивал сомнения. Во-первых, говорил он, не женить детей сразу, а лишь помолвить их. Подождать, пока вырастут. Когда люди галицкие будут знать, что дочь их князя помолвлена с венгерским королевичем, враждебное отношение к венграм быстрее затихнет. Пройдут годы, прежде чем дело дойдёт до брака, и все эти годы будут мирными. И во-вторых, опять же помолвка — это ещё не женитьба. Она будет как поводок на Андреевой шее, а конец поводка — в руках Мстислава Мстиславича. И если венгры в чём-то провинятся, то поводок этот можно будет выпустить, и честь княжеская от этого не пострадает. И не только венгерского короля можно приручить подобным образом. Это и Даниила Романовича, мужающего и набирающего силу, заставит к тестю относиться с большим почтением: хочешь сесть когда-нибудь в Галиче — будь послушен и угождай, а то и кроме тебя найдётся, кому отдать древний город.

Мысль о помолвке дочери с венгерским королевичем нравилась Мстиславу Мстиславичу всё больше. Наконец он решился и известил Андрея о том, что задумал. Король отозвался с радостью. Воевать с галицким князем ему тоже было не с руки: незадолго до этого король ходил с войском в Святую землю, ко Гробу Господню, навоевался там вдосталь, истощил силы, и угрозы его, когда требовал освободить Кальмана, были пустым звуком. Теперь король Андрей передавал князю, что скрепить с ним дружбу считает великим делом.

Немедленно Кальман с супругой были выпущены из Торческа, привезены в Галич, обласканы и отправлены в Угорщину. О помолвке княжны Марьи и королевича было объявлено всем. На этот брак, правда, королю не дал согласия Папа Гонорий, потому что юный королевич уже был помолвлен с армянской царевной. Но дело удалось уладить. Судислав посоветовал князю чем-нибудь задобрить венгров, и тогда о прошлой помолвке будет благополучно забыто. Так и сделал Мстислав Мстиславич: в знак своего расположения подарил королевичу Перемышль — город, находящийся недалеко от угорских рубежей. Юный жених приехал в Перемышль со своей дружиной, двором и толпой латинских священников, чем вызвал у епископа Антония сердечный приступ.

Мир был установлен настолько крепкий, что Мстислав Мстиславич мог не надеяться когда-нибудь сесть на боевого коня. С кем было ему воевать? Вокруг только добрые соседи и родственники. А о новгородских беспокойствах теперь уже и думать не хотелось. Пусть сами разбираются.

Так и шло время, пока однажды Даниил Романович, приехавший в гости со всем семейством, за обедом прямо не спросил тестя: что же это получается? За что ты, князь Мстислав, сражался? За то, чтобы, побив короля Андрея, землю галицкую ему же и отдать обратно? Или, может быть, какая-то у тебя тайная мысль есть на этот счёт? Объясни мне, неразумному, помоги понять. Венгров-то вон, снова полный город, и Перемышль уже ихний, и епископа они оттуда выгнали, и ходят по нашей земле, как у себя дома. Посмеиваются. Глядишь — скоро опять наших вешать начнут.

Мстислав Мстиславич отшутился, но на самом деле был потрясён. Не ответив Даниилу Романовичу, он после обеда удалился к себе в покои, запёрся там и стал думать. Действительно, что же это получалось? Прав Даниил. Стоило ли идти в галицкую землю, губить своих людей — зачем? Не для того ли, чтобы надеть на себя венец мальчишки Кальмана, поваляться на пышных перинах, пожрать вволю, отрастить пузо и снова навесить венгерский хомут на галицкую шею? Вся жизнь его последних двух лет предстала вдруг перед глазами, как длинная череда обманов, как путь в гибельную трясину по тропинке, поросшей мягкой травою. Отчего же так вышло? Ведь ещё немного — и сам Галич упал бы в чужие руки, как перезрелая груша, а Мстиславу Мстиславичу и в голову бы не пришло удивиться этому! Вот так царь Галицкий!

Через несколько дней, оставив Даниила Романовича в Галиче, собрав дружину, Мстислав Удалой уехал к себе в Торопец.

Во Владимире, во дворце княжеском, сегодня царило непривычное оживление. Великий князь Юрий Всеволодович с утра пребывал в весёлом расположении духа. Таким государя видели нечасто — он всегда был хмур, отвлечён, казался углублённым в себя. А вот сегодня с самого утра на его лице играла довольная усмешка, и даже в церкви, на молебне, он то и дело улыбался каким-то своим мыслям. После службы потребовал коня (чего давно уж не случалось) и уехал за город кататься. Конная стража и кое-кто из ближних, последовавшие за ним, находились в недоумении: как сопровождать хозяина, ехать ли чуть поодаль или отпустить его подальше вперёд, а самим двигаться на порядочном расстоянии? Обычно он сам давал знак, а нынче что-то расшалился, как юный отрок, впервые севший на коня и осознавший свою над ним власть. Свита поспешала, то останавливаясь, то нагоняя великого князя, который или пускался вскачь, или ставил коня на дыбы, заставляя его плясать под седлом.

Ехали, миновав пригородную слободу, по-над высоким и крутым берегом Клязьмы, готовившейся освободиться ото льда. День был под стать княжескому настроению: яркий, солнечный, почти без ветра; береговые речные откосы совсем уже очистились от снега, и если приглядеться к кустарнику, тянущемуся вдоль Клязьмы, то можно было увидеть еле-еле увеличившиеся почки: весна набирала силу. Ещё день-другой — и треснет лёд на реке, вздыбятся льдины, полезут одна на другую, зашумит, затрещит по всей реке, двинет ледяное нагромождение вниз. А там и половодье раскатится во все стороны, зальёт впалые места, водяным зеркалом покроет прибрежные поля — эх, хорошо! Какой простор откроется взгляду, каким покоем повеет от этого ежегодного праздника наступления весны!