Евгений Иванов - Меткое московское слово

— Купи настоящие персидские, тегеранские ковры для барыни. Первый сорт ковер! Дешево продаю!

Задержанный, не думая о покупке, осведомлялся о цене. На это следовали объяснения:

— Тридцать рублей прошу. Хороший товар! Куда бежишь, куда спешишь, чего не смотришь? Денег нет, а цену спрашиваешь? Тебе бы за пятнадцать… Ишь какой будешь! Сам кособокий, а барыню какую красивую брал!

От неожиданной реплики покупатель шагал быстрее дальше, но продавец шел за ним по пятам и не унимался:

— Давай двадцать семь! Двадцать шесть давай! За четвертную!.. Эх, пустой карман, скупая душа, дармоед, а не покупатель! И двадцать два не дашь? И двадцать нет?

Чтобы укрыться от неожиданного дерзкого приставания, оскорбляемый, по наивности, оборачивался и называл какую-нибудь цену. Начинался финал комедии:

— Такая голова, а заработать деньги мала! Я думал, на барина попал? Десять даешь! Ну давай двадцать! Нет ахча? Семнадцать нет? И пятнадцать нет? Ну, на за твою цену — последний остаток, поминай меня, доброго человека!

На руку прохожего в один момент перебрасывались все ковры, и продавец, принимая выжидательную позу, вынимал кошелек, как бы готовясь дать сдачу. Ничего не оставалось, как заплатить, выслушать новые дерзости или, затеяв историю, вести нахала в участок для составления протокола. Шли часто, сохраняя время, на первое. Выбрасывали деньги и, делая довольное лицо, шли домой с приобретением, стоившим всего несколько рублей.

Существовали для такого сбыта неофициальные компании маклаков, скупавшие ковровые лоскуты, перекрашивавшие, подновлявшие их и из больших вырезывавшие небольшие, наиболее уцелевшие куски. Такой товар имел специальные склады и десятки сбытчиков.

(«Ахча» — по-татарски деньги. Записано без точного сохранения неправильностей выговора в Москве в 1910 г. от неизвестного торговца коврами.)

Уличных стекольщиков почему-то всегда считали за больших проказников. Молва приписывала им особые проделки, практиковавшиеся на окраинах городов. В темную осеннюю ночь, чтобы поднять спрос на себя, посылали будто бы стекольщики какого-нибудь ловкача-приятеля пройти по улице и выбить ногой или камнем побольше стекол в рамах маленьких домишек. Утром, чуть свет, появлялись на место происшествия с «деревянным портфелем» сами инициаторы этого дела и как ни в чем не бывало начинали выкрикивать: «Стё-ё-ё-кла вставлять!» Стараясь спастись от холодного ветра, а иногда и дождя, обыватели спешили зазвать его к себе и втридорога использовать его работу. Достоверность сведений остается на совести рассказчиков.

Были еще такие выкрики стекольщиков:

Стекло, стекло вставляем! На божий свет поглядеть даем!

Стекло, стекло, стекольщик приехал! Кому вставить, кому выставить, кому волоконце выправить!

Вставлять стекла! Стекла вмазать! Бабы — за тряпки, мужики — за кошельки!

А я стекольщик! Кому — давай, давай! Зимнюю раму со шпаклевкой… Ай, давай, давай! Стекла, стекла, стекла!

Стекольщик-резчик, малярка-подгонщик стекла вставляет!

С настоящими бемками для витрин и окон… Стекла вставим! Стекла вставим! Стекольщик, стекольщик, стекольщик!

(Записано в 1906–1913 гг. от неизвестных стекольщиков в Москве, Владимире, Васильсурске, Нижнем Новгороде.)

На Дорогомиловском рынке Москвы в 1910 г. сидел около на удивление безграмотной декорации, намалеванной любителем живописи, фотограф, упрямо отказавшийся назвать себя. Декорация изображала дом с колоннами и высоким крыльцом, украшенным фигурами львов странной породы. Вдали был парк из тропических пальм и кипарисов, на которых сидели аисты. На небе, занимая четверть фона, красовалась луна, около которой летел воздушный шар с флагами. К декорации, несмотря на отсутствие реки или пруда, приставлялась еще лодка с веслами, в которой могли увековечить себя все желающие. Для любителей поэзии имелась разбитая гитара, которая на фото превращала снимающегося в певца. Приглашая клиентов, старичок-фотограф говорил:

— Художник-фотограф, имеющий парижскую практику. Могу снять как угодно, в какой желаете позе, мгновенно художественно исполненный портрет вашим симпатиям. В лодке на фоне замка горной Шотландии, с сопровождением пения… Если женитесь, это вам необходимо для воспоминаний супруги — в раме на стене. Замок окарауливают каменные львы; чтобы зайти в него, требовалось заклятие. Группой сняться интереснее. Приводите снять все семейство. Возьмете в руку гитару, слегка откроете рот и переделываетесь певцом прекрасной шотландской природы.

Изумительная красота! Поразите всех, кого желаете. Работаю на лучшей бумаге… Цены при-фи!

(«При-фи» было обращено, как я слышал, рыночными завсегдатаями в прозвище фотографа с «парижской школой».)

На толкучих рынках Москвы и других городов существовали многочисленные мелкие торговцы типа ликвидированного «вербного базара», которые, сбывая свой товар, говорили обычно с прибаутками, произносили приговоры. Часть их каламбуров и призывов мне удалось записать для сборника.

Продавец бумажных детских дудочек, состоявших из свернутой полосы картона, склеенного с двух сторон пергаментной бумагой, с отверстиями для вдувания воздуха и прилаживания, приговаривал во время продажи предметов своего изделия:

— Приехал из Америки на зеленом венике, веник отрепался, а я здесь, на Сухаревке, остался. Спешите, торопитесь купить необходимую вещь по хозяйству!

Продавец конфет, завернутых в цветную бумагу с бахромой и украшенных изображением лубочного портрета экзотической красавицы, произносил скороговоркой:

— Сергей добрый приехал… Только так, только задаром, каждая конфетина заменяет десять фунтов сахарного песку! Как куснешь, так уснешь, как вскочишь, так опять захочешь. Подходи бедный, подходи богатый, подходи тонкий, подходи пузатый, подходи слепой, подходи горбатый, всем так раздаю, задаром!

Наиболее ловкие продавцы этого бесценного товара старались создать азартную конкуренцию. Они брали конфеты, украшенные, как сказано, своеобразными портретами красавиц, быстро, технически совершенным приемом переворачивали их и предлагали за пятнадцать копеек угадать положение фигуры. Если согласившийся на это покупатель тыкал пальцем в то место, где помещалась верхняя часть головы, то получал за внесенную вперед плату копеечную конфету, если же попадал в нижнюю часть, то проигрывал и лишался и пятнадцати копеек, и предмета покупки. Нечего говорить, что для употребления в пищу эти лакомства были совершенно не пригодны. Состояли они из картофельной муки и краски, смешанных с духовитой эссенцией. Продавец-«метальщик» при этом приговаривал: