Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

— Прощайте, дорогой Александр Сергеевич! — Слёзы закипели у неё на глазах. — Прощайте навек!

На отпевание в церковь она уже не поехала, да и говорили, что место его тайком было изменено: вместо Исаакиевского собора в Адмиралтействе, обозначенного в приглашении, — придворная церковь Спаса на Конюшенной.

Надежда покупала все петербургские газеты 31 января, 1, 2, 3 февраля, но столичная печать точно в рот воды набрала. Лишь в «Северной пчеле» появилось несколько строк и в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду». Однако ни слова не говорилось там о причине смерти Пушкина, о трогательном прощании с ним народа, о хладнокровном убийце — негодяе, приехавшем в Россию делать карьеру и посягнувшем на святыню её.

Поражённая в самое сердце этим внезапным и ужасным событием, она несколько дней не находила себе места. Потом отложила в сторону «Павильон», готовый наполовину, и начала писать совсем другую повесть — «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения». Её смятенная душа просила освобождения от гнёта воспоминаний, но работа шла тяжело, слова не подчинялись ей, верх над ними брали чувства, и на бумагу вместо чёрных строчек попадали слёзы.

Не очень заботясь о точности дат и очерёдности фактов, имевших место в жизни, Надежда старалась написать своего Пушкина таким, каким он виделся ей теперь, вознесённый над обыденной суетой своей трагической гибелью, и часто опускала детали их знакомства, ныне, как ей думалось, не имеющие значения.

Ещё больше ей хотелось свести счёты с теми, кто невольно задевал её гордость и обижал в своих пышных гостиных. В сущности, это были те же люди, которые раздували скандал вокруг Пушкина и тем самым довели его до бесповоротного решения драться на дуэли. Они отомстили гению за его неординарность и остались неподсудными. Ни проклинать их, ни разоблачать она не стала, а хотела высмеять претензии светской черни на собственную значительность, на право вынести свой главный и окончательный приговор любому явлению в этой жизни.

Повесть была готова к сентябрю 1837 года. Месяц ушёл на правку и переписку. Два месяца держала рукопись цензура и допустила до печати, не сделав в ней крупных изъятий. Затем Надежда, уже имея опыт, сама заключила договор с типографией, принадлежавшей Воейкову и компании. В начале 1838 года повесть «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения» увидела свет. Это было первое большое произведение, посвящённое Александру Сергеевичу Пушкину и вышедшее в России в первую годовщину смерти поэта.

Все его друзья-литераторы молчали, напуганные реакцией правительства. Опала настигла Пушкина в гробу, и никто из них не рискнул отметить печальную дату публикацией. Встречаясь в это время с ними в салонах петербургской знати, в книжной лавке Смирдина на Невском проспекте, Надежда слушала их проникновенные рассказы о рано погибшем друге и недоумевала.

Разве не могли эти умудрённые в писательстве люди, имевшие имя и большой авторитет, найти способ, чтобы сейчас обратиться к читающей России? Но ничего не написал Плетнёв, ближайший сотрудник Пушкина по журналу «Современник», профессор Санкт-Петербургского университета. Ни строчки не родилось и у Жуковского, который по поручению императора Николая I разбирал бумаги Пушкина после похорон и составил для царя подробнейший отчёт. Хранил молчание знаменитый Карамзин, до последнего часа не отходивший от постели умирающего поэта.

Когда она впрямую спросила об этом у барона Розена, обязанного Пушкину своей поэтической славой, он отвёл глаза. Потом барон долго объяснял Надежде, что время для таких мемуаров ещё не пришло, что потомки воздадут по заслугам каждому, кто был причастен к пушкинской эпохе.

Не особенно рассчитывая на потомков и не боясь немилости вельмож, ненавидевших поэта как при жизни, так и после смерти, Надежда сама занималась продажей своего нового произведения, развозила его по знакомым. Повесть шла нарасхват. О Пушкине в обществе не забыл никто. Теперь же он вернулся в свет персонажем книги, и любой, знавший его, мог прибавить к этому портрету собственные воспоминания. Надежда полагала, что таким образом она лишь отдала дань своей безграничной любви к нему.

Никогда она не жалела, что их отношения остались платоническими. Чувственный опыт мешал бы ей думать о поэте возвышенно. С самого начала их знакомства он был для неё небожителем, далёким от страстей земных. Ныне она благодарила Бога, что этот образ не разрушился и по-прежнему наполняет её сердце трепетом и восторгом.

В 41 -м году я сказал вечное прости

Петербургу и с того времени живу

безвыездно в своей пещере — Елабуге.

Вот всё, что я мог припомнить и написать.

Посылаю как есть, со всеми недостатками,

то есть помарками и бесчисленными

орфографическими ошибками. Было у меня

много писем и записок от Пушкина и два

письма от Жуковского, но я имел глупость

раздарить их...

Летним утром в сосновых рощах возле Камы было хорошо: тихо, светло, торжественно. Прислушиваясь к пению иволги, Надежда пустила свою лошадь шагом, отдала повод, ослабила нажатие шенкелей и задумалась. Утренний напев лесов казался ей исполненным великого покоя, и она сегодня поддалась ему безоглядно. Потому не замечала, что её молодая лошадь чем-то встревожена, смотрит по сторонам, прядает ушами, то ускоряет, то замедляет шаг.

Треск валежника, раздавшийся у них за спиной, напугал лошадь необычайно. Она сделала с места гигантский прыжок вперёд, и Надежда от этого неожиданного движения упала грудью ей на шею, потеряла одно стремя. Не сразу ей удалось нащупать его ступнёю, так как Аделаида уже скакала во весь опор по лесной дороге, не повинуясь ни поводу, ни голосу своей хозяйки.

Не с таким ли бешенством носили коннопольца Соколова, гусара и улана Александрова армейские кони в бою и на учениях? Следовало, собрав волю в кулак, сидеть в седле прямо, сжать ногами бока упрямца и крепко натягивать повод, чтобы стальные ветви удил впились ему в углы рта и в язык. Только тогда он подчинится власти своего господина.

Всё было бы так, но что-то непонятное произошло в этот миг с самой Надеждой. Руки у неё задрожали, в глазах стало темно, боль поднялась от поясницы по позвоночнику вверх и ударила в затылок. Душно, тяжко стало ей в лесу. Наверное, она упала бы с лошади, но та, на её счастье, свернула с дороги на поляну, где высился свежий стог сена, перешла на рысь и остановилась перед ним. Намотав ремённый чумбур на руку, дабы лошадь от неё не ушла, Надежда со стоном перевалилась через седло и рухнула в густую луговую траву. Небо, кроны деревьев, поляна — всё это ещё кружилось у неё перед глазами, а сердце билось быстро и громко, готовое выскочить из груди.