Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

Что случилось с ней?

Она знала ответ на этот вопрос, но из своего упрямства не хотела смириться с неотвратимым ходом времени. При первых признаках печальной перемены надеялась замедлить её и отдалить новыми упражнениями: по вечерам доплывать до середины Камы не один, а два раза, проходить каждый день не шесть вёрст, а восемь, ездить верхом не час, а полтора.

Даже сейчас, лёжа в траве совершенно без сил, думала, что в этом новом приступе виновата её четырёхлетняя, недостаточно выезженная кобыла. И зачем только она купила её? Зачем вообще поехала в 1841 году на весеннюю ярмарку в Казань?..

Ярмарка в тот год была большая, шумная, весёлая. В конных рядах торговали в основном цыгане и лошадей предлагали самых разных: тяжеловозов, упряжных, верховых. Надежда, обходя ряды, отмечала про себя, что конское поголовье в Казанской губернии за время её отсутствия улучшилось. Совсем уж не попадались тут недомерки ростом в холке два аршина, с раздутым «травяным» животом, с узким костяком, со слабыми конечностями.

Вдруг в глаза ей бросилась серая кобыла, которую привязывал к телеге молодой цыган с серьгой в ухе. Кобыла эта была вылитая Артемида, строевая лошадь майора Мариупольского гусарского полка Михаила Станковича. Не в силах уйти от неё прочь, Надежда окликнула цыгана:

— Эй, любезный! Чем торгуешь?

— Верховыми со Стрелецкого конного завода, барин, — ответил он. — Всего-то одна и осталась. Купите, не пожалеете.

— Ну-ка покажи мне её...

Цыган тотчас повёл кобылу на смотровую площадку в центре конного ряда. Она шла, чётко ставя ноги, выгибая точёную шею, кося лиловым глазом на Надежду. Все, абсолютно все совпадало: сухая лёгкая голова, как у Артемиды, высокая холка, косо поставленная лопатка, длинная поясница, ноги с прекрасно отбитыми сухожилиями и крепкими небольшими копытами. Цыган щёлкнул кнутом, пустил кобылу рысью, а потом и галопом. Движения у неё тоже были отменные. Она как будто летела над землёй. Надежде захотелось закрыть глаза и под лёгкий перестук копыт вернуться в далёкое прошлое. Был же в её жизни этот солнечный летний день, манеж запасного эскадрона в городке Турийске, лошадь, послушная как ребёнок, и её хозяин — доблестный гусар, рыцарь без страха и упрёка. Тогда Артемида привезла её к счастью. Кто виноват, что оно оказалось таким коротким, таким эфемерным, неповторимым, словно сон.

Надежда, не расспрашивая цыгана ни о чём и не торгуясь, заплатила за серую красавицу. Тем более что цена сто двадцать рублей серебром показалась ей совсем небольшой. Такое настроение было у неё тогда, потому что приехала она из северной столицы с деньгами и с книгами, настоящей победительницей. Думала, отныне по плечу ей будет все в этой жизни начать сначала, несмотря на свои пятьдесят семь лет: завести собственный дом, объездить молодую лошадь, которая, как она потом поняла, отличалась диким нравом...

Отдав четыре года петербургской литературной жизни, Надежда опубликовала там абсолютно все, когда-либо написанное ею. Томики с двойной фамилией Александров (Дурова) на обложке хорошо раскупали, с удовольствием читали, и критика отзывалась на каждое их появление, зная, что публике это интересно. Особенно много рассказывал о них в своих статьях Виссарион Белинский, не уставая сравнивать автора с Пушкиным, хвалить его слог, стиль, умение строить сюжет.

В 1839 году штабс-ротмистр Александров порадовал читателей большим романом «Гудишки», тремя повестями: «Нурмека», «Павильон» и «Серный ключ» и двумя рассказами: «Людгарда, княжна Готи» и «Черемиска». В 1840 году выпустил две повести: «Ярчук — собака-духовидец» и «Угол» и три рассказа: «Оборотень», «Клад», «Два слова из житейского словаря».

Тут саквояж с рукописями, набросками, черновиками опустел, и Надежда решила остановиться, ибо более литературных замыслов у неё не имелось. Она поведала современникам всё, что хранила в памяти, в душе и на сердце, встретила у них живой отклик и осталась довольна. Как и говорил ей когда-то брат Василий, бесчисленные страницы тетрадей, густо исписанные неразборчивым почерком, действительно были её капиталом.

Шесть тысяч золотом увезла Надежда с собой из столицы. Она давным-давно заплатила все долги за Ванечку и послала ему изрядную сумму на свадьбу и семейное обзаведение сверх того, что он просил у неё. Теперь ей самой надо было подумать о том, где и как жить дальше.

Василий Дуров, в марте 1839-го года вновь назначенный, назло всем своим врагам, городничим в Сарапул, звал старшую сестру туда: жить под одной крышей с его разросшейся семьёй, учить уму-разуму тамошних любителей древнего благочестия, налаживать отношения с доктором Вишневским. Но Надежда отказалась. Она поехала из Петербурга не в Сарапул, а в Елабугу. Она думала, что так будет гораздо лучше. Её борьба окончена, ей нужен отдых и покой. А Василий пусть сам наводит порядок в городе, некогда бывшем родным тем Дуровым, которых-то и осталось на свете двое: она да брат.

Дом на три окна, именно такой, о каком мечтала Надежда: на каменном фундаменте, с тесовыми стенами, с хозяйственными пристройками, где можно было соорудить конюшню, с банькой, амбаром, с садом и колодцем, — нашёлся на тихой окраинной улице Елабуги. Не долго думая, она подписала купчую, заплатила деньги. Потом заказала мебель по своему вкусу, переделала ворота и забор — чтоб был сплошным, повыше и покрепче, — наняла слугу из отставных солдат, приискала хороших собак: двух злобных псов сторожить дом и ходить на охоту и карликового пуделя для комнат — и наконец, в завершение всех хлопот по обустройству собственной маленькой усадьбы — тихой пристани в конце её многотрудной и бурной жизни, — купила Аделаиду.

Увы, радость от сего приобретения оказалась недолгой: каких-нибудь полтора года...

Как ни в чём не бывало, Аделаида щипала сено из стога, поводя головой и пытаясь освободиться от трензельных и мундштучных удил. Надежда с трудом поднялась на ноги, достала из ольстры флягу с водой, отпила несколько глотков. Болела не только голова, но и левая коленка, видимо ушибленная при падении в траву. О том, чтобы сесть сейчас в седло, нечего было и думать.

Взяв лошадь под уздцы, она повела её с поляны на дорогу. Идти пешком по лесу предстояло версты две, а там ещё через поле более трёх вёрст. Но в Елабугу Надежда должна въехать верхом, потому что все жители города знают её и вопросов о том, что случилось с нею, после не оберёшься.

— Всему есть своё место, своя цена, своё время, свой условный порядок, — бормотала она себе под нос, ковыляя по дороге. — Не будем бросать вызова женской природе и усилием воли превозмогать сами явления её. Хватит. Постановим отныне, что этого уже нет... Однако ж тогда с полным основанием можно сказать, что я только Александров, и более — никто...