Алла Бегунова - С любовью, верой и отвагой

Ординарец из штаба доставил корнету Александрову пакет с приказом: завтра выйти на дежурство по полку. Остаток вечера Надежда приводила в порядок полную парадную униформу: после учений кое-где на мундире оторвались пуговицы, на белых чакчирах и на суконной крышке ташки было полно лошадиной шерсти, латунная оковка ножен потускнела.

В двенадцать часов пополудни она, одетая как на парад, встретилась в штабе с прежним дежурным офицером. Они вместе вышли к полковой гауптвахте: столбу с колоколом для вызова караула и повозке с полковой казной, установленной на деревянном помосте. Её охранял пеший часовой с карабином на плече. Офицеры осмотрели печати на денежных ящиках, поздоровались с новым караулом из шести рядовых при одном унтер-офицере, выслушали рапорты всех дежурных по эскадронам и командам, побывали в караульном помещении и карцере, подписали рапорт о наличном составе полка и отправились к полковому командиру.

Приняв рапорт, он как бы между делом сообщил корнету Александрову, что вопрос о его назначении на должность командира взвода днями будет решён, вакансия открывается, но в другом эскадроне — майора Павлищева, и согласен ли корнет на этот переход?

— Так точно, господин полковник! — радостно выпалила она.

— Да, — задумчиво сказал командир, — мне тоже кажется, что хорошему офицеру всё равно, где служить... А с генерал-лейтенантом Суворовым, вероятно, был знаком ваш батюшка?

— Нет.

— Ну тогда кто-нибудь из родственников?

— Никто, ваше высокоблагородие.

Полковник посмотрел на Надежду и прекратил свои расспросы, отпустив нового дежурного офицера восвояси. Воодушевлённая новостью, Надежда всю ночь не смыкала глаз и не давала покоя караулам, до утра пять раз обойдя все посты.

Вместе с приказом о переводе в другой эскадрон ей была выдана и казённо-офицерская лошадь. Точно по мановению волшебной палочки развязался целый узел проблем с Адонисом. Через посредство полкового командира она купила, и очень недорого, строевую лошадь офицера, уходящего в отставку. Это был вороной жеребец Алмаз, чем-то напоминающий Алкида.

Завёлся у неё и денщик. Из четырёх кандидатур, ей предложенных, Надежда выбрала рядового Зануденко. Ему исполнилось тридцать восемь лет, двадцать из которых он провёл в Мариупольском полку, в битве при Аустерлице получил ранение и вскоре после этого был признан негодным к строевой службе. Недолго она смотрела в тёмные глаза гусара и слушала его речь, по большей части состоявшую из отдельных слов и междометий. Таких дураков немало есть во всех полках и эскадронах. Они медлительны, забывчивы, им надо по сто раз объяснять одно и то же. Но это для неё лучше, чем бойкий и сообразительный слуга, слишком многое замечающий за барином.

Так кончилась первая её весна в Мариупольском полку.

Солнечным июньским утром Надежда, сидя верхом на Алмазе, выехала из Березолуп по направлению к деревне Голобы, где находился штаб эскадрона майора Павлищева. За ней на казённо-офицерской лошади ехал Зануденко и вёл в поводу Адониса, нагруженного вьюками. Вьючная лошадь за сто рублей серебром при стандартной цене на неё двадцать — что-то новенькое на конном рынке Малороссии. Но такова плата за новичка, взимаемая Наглостью с Неуверенности.

Возвратясь к моим товарищам и к моим

любимым занятиям, я чувствую себя

счастливейшим существом в мире!

Дни мои проходят весело и безмятежно.

Встаю всегда с рассветом и тотчас иду гулять

в поле; возвращаюсь перед окончанием

уборки лошадей, то есть к восьми часам утра;

в квартире готова уже моя лошадь под седлом;

я сажусь на неё и еду опять в поле, где учу

взвод свой часа с полтора; после этого уезжаю

в штаб или к эскадронному командиру, где

и остаюсь до вечера.

Мариупольский гусарский полк, как сообщество людей, где ей теперь предстояло обретаться, Надежда открыла для себя не столько на смотрах и манёврах, сколько на офицерских обедах, ужинах и балах, сопровождавших эти военные мероприятия. Наконец-то она увидела всех мариупольцев: тридцать четыре корнета, двадцать поручиков, десять штабс-ротмистров, шесть ротмистров, четырёх майоров, одного подполковника и полковника, съехавшихся в Луцк вместе со своими взводами и эскадронами из окрестных сёл и деревень, где обычно они квартировали. Только эти семьдесят шесть человек и олицетворяли для неё, как и для других офицеров, само понятие «полк».

Ещё раз восхитилась она мудростью и дальновидностью государя, избравшего для её службы 9-ю дивизию генерала Суворова и гусарский полк, где шефом числился в это время Алексей Петрович Мелиссино, настоящий боевой генерал, а не придворный. Слава Богу, не было здесь наследников крупных состояний, которые, швыряя деньги без счёта направо и налево, невольно задевали бы достоинство своих малоимущих товарищей-однополчан. Не было здесь и Голицыных, Салтыковых, Долгоруковых, Апраксиных, Шереметевых, Гагариных, Волконских, Трубецких, Прозоровских и прочих представителей старинной русской аристократии, которые вечными своими претензиями на особую роль и особое место осложняли бы взаимоотношения в полковом обществе. Не было здесь и выскочек гвардейцев, которые, кичась связями при дворе, делали бы молниеносную карьеру.

Здесь чинно, тихо и усердно служило мелкое российское дворянство, малороссийское и польское, не имеющее крестьян. Честные и храбрые люди, но безо всяких амбиций, они начинали службу порой с нижних чинов в этом же полку, по пять-семь лет ходили в корнетах, поручиках, штабс-ротмистрах, жили лишь на жалованье, не имея никакой поддержки от родителей.

Нет, не пили здесь шампанское за обедом, не проигрывали в карты сотни и тысячи рублей, не ездили на арабских лошадях, не шили повседневные мундиры из английского сукна. Просто и скромно, исходя из годового жалованья корнета в двести рублей серебром и поручика в двести тридцать семь рублей, штабс-ротмистра и ротмистра в триста сорок рублей да с прибавлением «столовых» денег, выдаваемых каждому офицеру, здесь строили свою жизнь и не чурались ни удовольствий, ни развлечений, доступных им по средствам и возможностям.

Этот стиль, этот образ жизни и службы настолько совпадал с чаяниями Надежды, с её представлениями о благополучии и достоинстве офицера, что ей иногда казалось, будто её августейший покровитель придумал Мариупольский полк специально для неё. Его космическому влиянию она приписывала и то, что пока все её желания тем или другим способом, но исполнялись. Не хотелось ей оставаться у Дымчевича, потому что его супруга оказалась слишком хитрой и проницательной и, можно сказать, разгадала тайну корнета Александрова. Не нравился ей штабс-ротмистр Мальченко, жадность и стяжательство которого тут давно стали притчей во языцех. И вот пожалуйста — Надежда переведена в другой эскадрон, к великодушному Павлищеву, живой легенде Мариупольского полка, где он служил со дня его возникновения, то есть с 1783 года, прошёл все чины, от рядового до майора, побывал во всех походах и сражениях и ещё ни разу не брал отпуска.