Зинаида Чиркова - Украденный трон

Степан перекрестил её и долго смотрел вслед отъехавшей пролётке, поднявшей на улице густую пыль. Он да зеваки-мальчишки, из-за которых и начался весь этот сыр-бор, были единственными свидетелями её отъезда.

После иллюминированных празднеств в Лифляндии и торжественного приёма в Курляндии Санкт-Петербург показался Екатерине скучным, серым, грязным и унылым. Серые воды Невы не голубило даже ясное небо и такое нечастое солнце, запорошенные пылью деревья отдавали болотом, а прораставший бурьян даже у Летнего дворца выдавал близость родни города — деревни. Екатерина вызвала к себе генерал-полицмейстера Корфа и уговорила его поскорее привести город в порядок, придать ему вид европейской столицы. Однако не это было главным в их разговоре. Она хотела знать, что происходило за время её отсутствия в столице и какое состояние умов у горожан выявилось после ареста и бунта Мировича. Попутно Корф доложил ей и о том, какое противодействие вызвал императорский указ об учреждении дольгаузов. Разобравшись в истории, произошедшей на одной из улиц города, она поняла, что, как всегда, новое вводится с трудом, проходит через непонимание и сопротивление.

Но её заботило не столько это, как весть о бунте Мировича. Она облегчённо вздохнула, когда узнала, что благодаря этому бунту император Иоанн зарезан.

«Бог прибрал, — подумалось ей. — Теперь нет ей угрозы в империи, нет прямых соперников на императорский престол. Однако дело Мировича необходимо повести таким образом, чтобы скрыть инструкцию, на основании которой сторожа зарезали Ивана, избавить от пыток Мировича — не ровен час, окажется, что ещё кто-то замешан в этом деле, и так составить манифест о его бунте, чтобы комар носу не подточил...»

Первое, что озаботило Екатерину — похороны Ивана Антоновича. Не только могилу его скрыть от народа, но и самую память о нём вытравить из души. Спасибо, Панин уже озаботился могилой зарезанного царевича, 6 же июля, на третий день после бунта, он писал коменданту Бередникову: «Мёртвое тело безумного арестанта, по поводу которого произошло возмущение, имеете вы сего числа же в ночь с городским священником в крепости вашей предать земле, в церкви или каком другом месте, где бы не было бы солнечного зноя и теплоты. Нести же его в самой тишине нескольким из тех солдат, которые были у него на карауле, дабы, как оставляемое пред глазами простых и в движение приведённых людей тело, так и погребение пред ними с излишними обрядами оного не могло вновь встревожить и подвергнуть каким-либо злоключениям».

Екатерина распорядилась об этом в письме Панину: «Безымянного колодника велите хоронить по христианской должности в Шлиссельбурге без огласки...»

Но огласка уже состоялась. Медлительность сообщения привела к тому, что тело Ивана Антоновича лежало два дня — 5 и 6 июля 1764 года, весь понедельник и вторник вслед за бунтом — на двух досках перед гауптвахтой крепости, возле часового. И всё, кто был в крепости и кто мог приехать туда, имея доступ, видели труп зарезанного императора, прикрытый красной епанчой...

И видели многие. Даже в Выборге объявился капитан, который посещал крепость в эти дни, наблюдал картину и рассказал о ней у себя на родине. А уж о солдатах и говорить нечего.

Весть об убиенном Иване разнеслась по России. И не спасли манифесты, которыми Екатерина постаралась отречься от участия в смерти Ивана. Никто не знал про инструкцию, никто не узнал, пока не прошли многие десятилетия. Никто не понял, что зарезан он был по приказу Екатерины...

Первым чувством Екатерины, когда она прочла подробный доклад Панина, стала радость. «Руководствие Божие чудное и неиспытанное есть!» — вскричала императрица. «Провидение оказало мне очевидный знак своей милости, придав такой конец этому предприятию» — так написала она Панину.

Но какая же буря чувств поднялась в её душе, когда она прочла бумаги, найденные у бунтовщика Мировича. Поразил её манифест, составленный Мировичем от имени Ивана. «Недолго владел престолом Пётр Третий, и тот от пронырства и от руки жены своей опоен ядом смертным, по нём же не иным чем, как силою, обладала наследным моим престолом самолюбивая расточительница Екатерина, которая по день нашего восшествия на престол из отечества Нашего выслала на кораблях к родному брату своему к римскому генерал-фельдмаршалу князю Фридрику Августу всего на двадцать на пять миллионов денег золота и серебра в деле и не в деле и сверх того чрез свои природные слабости хотела взять себе в мужья подданного своего Григория Орлова с тем, чтобы из злонамеренного и вредного отечеству её похода и не возвратиться, за что, конечно, она пред Страшным судом не оправдается...»

Здесь, увидела Екатерина, намешано, как и она мешала ложь с правдой. Её возмущение было настолько сильным, что она быстро осознала, чем грозит ей одно слово о манифесте. Если народ читал, дознается, а уж солдаты Мировича читали и знают, потеряет Екатерина доверие в народе и уважение к себе как к женщине.

«Хотя зло и пресечено в самом корне, — быстро писала она в ответе Панину, — я опасаюсь, однако, чтоб в таком большом городе, как Петербург, глухие толки не наделали бы много несчастных, так как эти два негодяя, которые наказаны Богом за ужасную ложь, написанную ими на мой счёт в их так называемом манифесте, не преминули посеять свой яд. Я не останусь тут ни одного часа более, чем сколько нужно, не показывая однако вида, что я тороплюсь. Я возвращусь в Петербург, где, я надеюсь, моё возвращение немало будет содействовать уничтожению всех их клевет на мой счёт...»

Она поторопилась вернуться, бунт пресечён в самом начале, но много сил и времени, много нервов придётся ещё потратить Екатерине, чтобы разделаться с последствиями бунта.

Одно несказанно радовало императрицу — теперь в России один император, единственный человек, стоящий на престоле и не имеющий соперников, — она, Екатерина.

Ивана похоронили в ту же ночь под крепостной стеной. Позднее могилу его сровняли с землёй, и теперь уже никто не знает, где зарыт этот несчастный узник, двадцать три года проведший в тюрьме.

«Молва народная лишь концом этого дела пресечётся», — справедливо полагала Екатерина и назначила для производства следствия и суда высокое правительственное судилище.

Манифестом о суде над Мировичем открыла Екатерина своё возвращение в столицу. Она увиделась со следователем Веймарном, выяснившим все перипетии бунта, выслушала его «экстракт» по делу и послала дело на суд сорока восьми правительственных людей — пяти высших духовных особ и самых представительных людей империи — графа Кирилла Разумовского, графа Бутурлина, князя Шаховского, князя Трубецкого [39] Трубецкой Никита Юрьевич (1700 — 1767) — генерал-прокурор Сената с 1740 года, с 1757 года — генерал-фельдмаршал. и многих — в числе сорока трёх. Но надзирать за этим верховным судилищем предоставила князю Вяземскому [40] Вяземский Александр Александрович (1727 — 1793) — русский государственный деятель. С 1764 года — генерал-прокурор Сената. , исполнявшему должность генерал-прокурора. Через него она действовала на судей.