Зинаида Чиркова - Украденный трон

Лодка колыхалась под его ногами равномерно и плавно, и он уже приучился стоять ровно, вместе с ней покачиваясь из стороны в сторону и придерживаясь за края оконца. Он готов был так стоять целую вечность...

Он кинулся к противоположному оконцу и увидел низкий серый берег с купами деревьев, издалека словно бы прикрытых зелёным густым туманом, низкие домишки, кое-где мелькавшие из-под кручи, красную ленту дороги, вьющейся по самому берегу...

— Похож как на бывшего императора, — внезапно услышал он слова, произнесённые вполголоса.

— Замолчь, — резко оборвал голос Савин, и всё стихло. Лишь в отдалении раздавались голоса солдат, выполнявших непонятные ему команды и повторявшие их. «Бывшего?» — мелькнуло в голове, на миг прорезалось лицо скромного офицера, приказавшего пороть его в случае шалости, сажать на цепи и на хлеб и воду.

«Что же случилось в здешней империи?» — подумалось ему, но за новыми впечатлениями, свежим воздухом и возможностью видеть далеко всё отошло, забылось, не залегло в памяти.

— Приказ матушки-императрицы не выполним, худо будет, — услышал он опять. — Знать, Шлиссельбургские камеры для низложенного готовят, этого загодя услали...

— Сколько раз говорить, чтоб замолк, гляди, кабы язык не вырезали...

— Дак на воде ж, никто не слышит, — робко прошептал другой голос и смолк.

— А и не надо, чтоб слышал, — сурово одёрнул голос Савин. — И так уж сколько народу видало его.

— Лицо ж завязано было, — оживился первый голос, но, не получив поддержки, смолк.

Иоанн прислушивался к этим словам, они западали в глубину его памяти, но не будоражили ничем. Не всё ли равно, по какой причине его вывезли, не всё ли равно, по чьему приказу. Главное — он стоит в этой лодке с крышкой, дышит свежим воздухом, глядит вдаль, которая затекает в перспективе голубым туманом от его близорукости, от его привычки смотреть только на два шага.

Он видел, как волны из прозрачных и жемчужных стали выше, суровее, отливали уже свинцом тяжело и мрачно. Солнце спряталось за чёрную тучу, охватившую всё небо, ветер завивал верхушки волн в белые пенные барашки, лодку закачало сильнее.

Иоанна затошнило, желудок подкатил в самому подбородку, он упал на скамью и скорчился от сильнейшего приступа.

Лодка продолжала раскачиваться, слышались крики, шум ветра заглушал все другие звуки. Ветер гулял в тесной каморке, а Иоанн корчился и корчился, стараясь подавить тошноту. Он не выдержал, и в лужу воды у его ног вырвалось всё содержимое его желудка.

Легче ему не стало, приступы повторялись и повторялись, он стонал, метался на своей жёсткой скамейке, но никто не открывал дверь, никто не заглядывал к нему.

Он почти потерял сознание, скорчившись так, чтобы и ноги умещались на жёсткой скамейке, прилёг и качался вместе с лодкой, то вздымаясь высоко вверх головой, то падая вверх ногами. Все эти ощущения вымотали его, он тихо лежал, словно мешок с мукой, и стонал, раздираемый приступами...

Лодка качалась на одном месте, и если бы Иоанн прислушался, то понял бы, что из-за скверной погоды стражи его приняли решение добавить к полагающейся охране ещё троих солдат, за которыми и отправили один из двух сопровождавших процессию швертботов.

К ночи, которая так и не стала ночью, погода несколько улучшилась. Небо развиднелось, Иоанн смог поднять голову и заглянуть в крохотное оконце-щель. Кое-где тучи очистили горизонт, солнечная пелена окутала озеро. Белая ночь не скрывала тяжёлых волн, но пенные барашки пропали, и волны только медленно и тяжело ударяли в борта лодки, то и дело грозя опрокинуть её.

Лодка шла ходко, и несчастному узнику стало легче. Ему предложили съесть что-нибудь, но он и смотреть не захотел на еду. Один из солдат убрал каморку, нещадно ругая слабосильного пассажира, но узник не реагировал ни на что. Он только удивлялся, как это он мог радоваться такому путешествию, и с тоской вспоминал хоть и душную, но такую тёплую и даже уютную камеру, мечтал почувствовать под ногой твёрдую землю, пусть даже и каменный пол каземата. Лодку всё качало и качало, однако она бойко шла вперёд в сопровождении двух швертботов, заполненных солдатами охраны.

Утром засияло солнце и осветило мрачную поверхность Ладоги бледными бескровными лучами. Узник с трудом приподнялся на скамье, взглянул в окно. Ветер продолжал хлестать во все четыре оконца крытой беседки, Иоанна знобило, горло саднило, а нос покраснел от холода. Он кутался в свой серый армяк и натягивал чуть ли не на самый нос треух, но это не спасало от пронизывающего сквозняка.

Небо темнело, тучи закрыли наконец и тот небольшой просвет, через который на озеро падали блёклые и косые лучи. Казалось, наступила ночь, ночь светлая, в которой видно всё, но туман и морось затягивали всё кругом густой сетью.

По крышке рябика забарабанили тяжёлые капли, потом они слились в однообразный, бесперебойный гул от косых и тяжких струй дождя. Ветер замётывал в оконца капли, и скоро узник весь промок и забился в самый угол скамьи, спасаясь от холода. Под ногами проступала вода, и башмаки его намокли, сделались тяжёлыми и хлюпали на ногах.

Внезапно раздался треск, лодка словно споткнулась, накренилась. Иоанн съехал по скамье в другой край и больно ударился о стенку каморки. Сразу же лодка накренилась на другой бок, и узник поехал по мокрой и скользкой скамье в другую сторону.

Он не слышал криков своих сторожей, осознал только, что ветер ворвался в каморку, охватил его ледяной струёй с ног до головы, дверь хлопала на ветру. Его подняли, завязали лицо чёрной тряпкой и потащили из каморки.

Он не мог переставлять ноги, двое солдат подхватили его, удерживая на весу. Он не видел, но чувствовал, как его поднимают, спускают с борта сильно накренившейся лодки, как двое солдат, стоя по шею в ледяной воде, бережно обхватывают его тело. Разбитый, расслабленный, он ничего не видел, но чувствовал — его несут. Волна заплёскивала на чёрную тряпку, закрывающую его лицо, и он смог как в тумане разглядеть низкие очертания берега, камни, замшелые валуны у самой кромки воды.

Солдаты донесли его до берега, поставили на ноги на жёсткую и непривычную землю. Он не удержался и упал бы, если бы они снова не подхватили его.

Шум, суета, возня, окрики — всё это ударило в уши теперь. Сквозь намокшую тряпку на лице он мог различить низкий пологий берег с серыми валунами и невдалеке поднимавшийся стеной хилый лесок.

Больше он ничего не увидел, впал в глубокий и тяжёлый обморок, и сколько ни ставили его солдаты на ноги, он валился как подкошенный.

До самой деревни, версты четыре, его пришлось нести на руках...

Узника втащили в деревенскую избу, первую попавшуюся на пути. Испуганные селяне вжались в угол, когда в избе появились солдаты.