Зинаида Чиркова - Украденный трон

— Да что, что такое, говори быстрей, — рассердилась княгиня, — что она кричала?

— Кровь, кричала, кровь, — засуетилась нянька, — да плачет, слезами заливается, реки там, кричит, кровавые, каналы кровью текут...

— И всё, всё, спрашиваю...

— Так и кричит, да у всех ворот останавливается, каждому говорит, что кровь, да кровь везде...

— Ничего больше? — спросила княгиня.

Нянька отрицательно покачала головой.

Княгиня задумалась. В прошлый раз, когда она услышала о пророчестве юродивой, поспешила во дворец к своей близкой тогда старшей подруге Екатерине. Рассказала ей о словах юродивой. Теперь ей как-то не с руки идти к императрице. Да ей уж, верно, доложили о словах и криках юродивой... Впрочем, что думать, надо ехать и самой увидеть, как отреагирует Екатерина. И что могут означать слова юродивой, слова, к которым привык прислушиваться весь Санкт-Петербург?

Пока она одевалась к парадному обеду, продумывала, что скажет императрице. Уже давно они не были подругами, уже давно императрица охладела к Малой Екатерине, и княгиня с горечью подумала — не сумела она удержать первое место возле царицы, сама во многом оттолкнула царственную подругу. Естественно, в первые дни эйфории княгиня суетилась и лезла во все дела, была даже немножко высокомерна с императрицей как с человеком, которого сделала сама, посадила на трон. Она со стыдом вспоминала о своих распоряжениях по войскам, о своих суетливых действиях по охране императрицы, о презрении и высокомерии, которые сразу же выказала Григорию Орлову. Это было так естественно, что старшая подруга отвернулась от неё.

Дашкова смотрела на императрицу как на творение своих рук, постоянно подчёркивала это.

Что ж, она наказана поделом. Знай, сверчок, свой шесток, знай каждый муравей своё место. Княгиня всё это осознавала, и всё-таки душу ей бередили самые противоречивые чувства. Как могла Екатерина, тонкая изящная женщина, связать себя с этим солдафоном, да ещё не скрывать этой связи, выставлять её напоказ, чуть ли не гордиться ею. А может быть, ею, княгиней, владеют предрассудки, а императрица стоит выше?

Хотелось бы ей, чтобы это было так. И снова искала она у себя в душе зёрна зависти и ревности, понимала — будь её воля, она не подпустила бы к императрице никого, взяла бы на себя всё управление делами и политикой.

Увы, её подруга не терпела равного участия в делах. Она отстранила княгиню, отделалась лишь деньгами да титулом статс-дамы, первой придворной дамы. И никак не привлекла Романовну к участию в политике.

Впрочем, Романовна даже повеселела — она и никого другого не допускает участвовать в делах. Она во всё вникает сама, слушает советы всех, кого может, но поступает по-своему. И прежнее восхищение и восторг перед этой умной, всегда ровной и весёлой, императрицей заполнили сердце княгини. Всё-таки как она была права, что вместе со всеми боролась за трон для неё, умнейшей и мудрейшей немецкой безродной принцессы, сумевшей стать самодержицей гигантской державы...

Но что могут означать эти крики юродивой? Что готовит Екатерине судьба, какое ещё испытание, какие ещё реки и каналы крови? Судьба благосклонна к императрице, она как будто специально убирает с её дороги все препятствия.

С такими мыслями и поехала княгиня на придворный парадный обед. Сидела она далеко от Екатерины и во весь обед не смогла перемолвиться словечком с императрицей. И, уже только прощаясь и целуя её руку, подняла глаза к спокойному сияющему лицу царицы и шепнула:

— Вы слышали, ваше величество, что кричала юродивая?

— Слышала, — улыбаясь своей бывшей подруге, ответила императрица, — и уже приняла меры. Её поместят в дольгауз, в первый дом для душевнобольных. Несчастная женщина.

Княгиня не нашла в себе достаточной храбрости, чтобы поставить ударение на содержании слов юродивой. Если императрица знает об этом, значит, она и побеспокоилась, усилила охрану и посты...

С тем и уехала княгиня из дворца, но во всё время отсутствия императрицы, во всё время её путешествия в Лифляндию, чутко прислушивалась ко всему происходящему, забыв на время даже заботы о новорождённом Павле, которым гордилась и которого страстно полюбила за отсутствием других дел и забот...

Екатерина давно собиралась посетить Курляндию, уголок, которым она сильно дорожила, потому что поставила там своего герцога.

Оставив всех развлекаться на парадном обеде, она удалилась в свой кабинет, уселась перед зеркалом и принялась размышлять о словах, сказанных ей на прощание княгиней Дашковой. Екатерина прекрасно помнила то предсказание, которое сбылось в точности: и «царь на коне», которого юродивая дала императрице, и «удавленник», и «пеките блины». Юродивая всегда попадала в точку, и Екатерина размышляла о том, что нужно ей сделать для своего укрепления на троне, который она получила так эффектно и так, в сущности, случайно.

Судьба берегла её. Правда, в этом ей много помогали приспешники, но Екатерина начинала тяготиться их близостью к трону. Григорий Орлов вёл себя как выскочка — он высокомерно и презрительно относился к своим товарищам по перевороту, выражал недовольство тем, что всё ещё не император, хотя весь с головы до ног был засыпан милостями, орденами, чинами, поместьями, деньгами.

Ничего не жалела для него Екатерина — он создавал для неё ночи, полные любви и неги, исполненные нежности и романтики. И она ценила это превыше всего.

А что он глуп, ну не всем блистать умом, не всем читать Монтескьё и Вольтера, не всем разбираться в политике и благе государства. Её ума хватит на двоих.

Другое дело — его брат Алексей Орлов. Он давно уже вмешивается в такие государственные дела, что ей самой приходится держать ухо востро и выручать его. Вот хотя бы эта история с заговором Хитрово.

Едва начал ездить Бестужев с посланием-прошением к императрице, чтобы выйти ей замуж, как в среде офицеров поднялся ропот. И первым на это послание отозвался Хитрово, совсем ещё молоденький офицерик, но уже принимавший участие в перевороте. Ежели Григория Орлова в мужья, возмущался он, то от этого отечеству, государству большая обида и несчастье. Орловы и так уже ведут себя как самозванцы и выскочки, и так уже фавор Григория режет всем глаза, а рода низкого. Хоть и затребовала ему императрица титул графа Римской империи и получила для своего любимца, но всё ещё не забыли, кем он был до переворота. Поделился он своими сомнениями с князем Несвицким, а тот, не будь дураком, прямо к императрице. Мол, заговор, мол, хочет Хитрово извести Орловых, да и привлёк ещё к своему заговору и Рославлевых, и Ласунского, и почти всех, кто возвёл Екатерину на престол.