Зинаида Чиркова - Украденный трон

Екатерина назначила расследование. Но тут раскрылась вторая сторона. На допросе Хитрово объявил-де: слышал от Алексея Орлова, что до переворота Екатерина вроде бы обещала быть правительницей, а Павел коронован императором.

Екатерина обнаружила эту неприятную для себя новость со скрытым страхом и ненавистью. Уж коли пошли такие разговоры, надо пресечь в корне. Суда она постаралась не назначить — кто знает, как рассудят судьи, могут и вовсе забыть о заговоре Хитрово, а уцепятся за эту мысль о правительнице...

Комиссия, назначенная Екатериной, ограничилась высылкой Хитрово в собственное поместье под Москвой. А Екатерина издала указ о молчании...

Указ указом, его читали на всех площадях, его читали в провинции, из него узнала вся Россия, что ходят слухи и разные разговоры. Указ запрещал разговаривать о государственных и императорских делах. Но ведь указом не запретишь думать. И выходит, указ этот лишь призвал к размышлениям.

Только потом Екатерина поняла, что указами ртов не закроешь, а обнародовать надо всё так, как на самом деле было. Но как было, она страшилась говорить даже со своими приближёнными людьми, а уж тем более народу. Тогда ей надо заранее собирать вещички — и тю-тю в свою родимую сторону.

Пережила Екатерина и это. А теперь новая напасть — что ещё за дело готовится, что сулит ей судьба? А что будет кровь — в этом она не сомневалась. Вот только с какой стороны ветер подует?

Пока она будет в отсутствии, все бразды правления у Панина, Орловых, Бестужева. Все преданные люди, им можно верить. Но Екатерина и тут обезопасила себя. Свои соглядатаи были у неё и в пору великой княгини, а уж тут сам Бог велел. Наблюдали за Паниным, наблюдали за всеми Орловыми, наблюдали за Бестужевым. Слежка становилась для неё незаменимой. Она должна была знать всё — не застали бы врасплох, не сковали и не увезли в Холмогоры, как Анну Леопольдовну...

Но внешне при всём своём беспокойстве Екатерина всегда держалась ровно, любезно, продолжала очаровывать весь двор изысканными манерами и громкими комплиментами, любезными словами и милостями. Знала, кого надо сейчас купить, кому на потом милостей оставить, не скупилась. Власть властью, да не одним кнутом держится. Пряник всегда надо перед носом держать.

Уж на что сгодится ей Бенигна, жена Бирона, герцогиня Курляндская, а и то к её словам приклонила ухо Екатерина. Бирона освободил ещё Пётр Третий, и тот с семьёй, женой и двумя принцами, Петром и Карлом, приехал из Ярославля в столицу. Бенигна пожаловалась как-то в узком кругу, что ей, несмотря на все её заслуги и тяготы перед Россией, даже орден не пожаловали.

Екатерине донесли, что герцогиня желала бы орден Андрея Первозванного. Императрица поусмехалась в душе, посмеялась над претензиями старой одряхлевшей Бенигны, серой мышки, как называла её Анна Иоанновна, да не пропустила этих слов.

Торжественный вечер, на котором Бирон был удостоен чести видеть императрицу и принести ей свою преданность, кончился вовсе не обычно. Екатерина сама повесила на плечо Бенигне Андреевскую ленту, и герцогиня до того расчувствовалась, что пролила слёзы умиления и благодарности.

Екатерина посмеялась над этой серой мышкой и снова призадумалась о своей поездке.

В России Бирона ненавидели. Его считали душителем и грабителем и справедливо презирали за жадность и крохоборство. Однако там, в Курляндии, где он был провозглашён герцогом, сохранились о нём самые лестные воспоминания, несмотря на двадцатилетнее отсутствие и ссылку сначала в Пелым, а потом в Ярославль.

Титула у него никто не отнимал, но польский король ухитрился посадить на курляндский стул своего сына, Карла Саксонского. Карла ненавидели сами остзейцы, не терпели его и поляки. Диплом на владение Курляндией ему выдали, но неподписанным. Сейм никак не хотел такого соседа, а Карл куражился — он и не думал подписывать условия, продиктованные ему курляндцами. Поскольку лютеранин Карл не собирался оставлять свою веру, ему предписывалось не открывать кирок и лютеранских церквей, воспитывать наследника в духе протестанском, не взимать податей и налогов, не требовать контрибуций. Да и много ещё было условий. Карл тянул, отказывался подписывать кабальные договорённости, а сам тем не менее жил в Митаве, всего в сорока пяти вёрстах от Риги.

Пётр, вернув Бирона, решил отобрать у него герцогское звание и передать управление принцу Жоржу, этому большеногому дяде и его, и Екатерины. Екатерина ещё тогда, при жизни Петра, рассудила, что дядя, несмотря на своё родство в России, всё-таки генерал прусский, тянуть будет в сторону Фридриха, и кому же нужен такой сосед? А уж умница Фридрих не замедлит усилить своё влияние на большеногого принца.

Бирона Петру удалось уговорить, да вовремя убрали императора Орловы.

Бирон всё ещё герцог, и Екатерина решила посадить его на курдяндский стул. Правда, условия поставила жёсткие: дозволить свободное и беспрепятственное отправление греко-российской веры в Митаве и защищать имеющиеся в княжестве греческие монастыри, церкви и духовенство, российским купцам нималого затруднения не чинить, ниже каких пошлин не брать, но оказывать всяческую благосклонность и вспоможение, российскую почту, которая наперёд сего из Риги через Митаву в Мемель ходила, установить по-прежнему, никакого участия ни прямым, ни посторонним образом с неприятелями российской империи не принимать, хлеб и прочие произращения в те гавани и места, кои с российскою империю не в дружбе, не вывозить, российские магазейны, заводимые по востребованию обстоятельств, дозволить, российским войскам проход свободный иметь и беспрепятственный, если нужда востребует российским полкам давать квартиры...

Много ещё условий ставила Екатерина Бирону и хвалила себя в душе, что дело это она проводит, как справедливое и бескорыстное.

В уме держала заветную мечту Петра Великого — присоединить Курляндию с её тремястами вёрст по незамерзающему морю к России. Но удалось это ей только в 1795 году.

Бирон не мог и помыслить, что судьба вознесёт его так после приговора — казнить и четвертовать. Теперь он старательно прятал свою радость, боясь сглазить, боясь надеяться на удачу. Окончательно он поверил в свою высокую судьбу только тогда, когда стал на колени перед Екатериной и произнёс, запинаясь, благодарственную речь:

— Ваше императорское величество изволили вдруг прервать узы, бывшей доныне столь тяжкой судьбины моей. Вы освобождаете тех, кои не вами лишены были вольности. Вы обрадовали тех, кои вами никогда опечалены не были. Вы же сделали благополучными тех, коих бессчастье вам завсегда прискорбно было...

Екатерина подняла с колен его и его супругу, серую мышку Бенигну, и повесила ей через плечо самый высший орден России, которым награждались только члены царской фамилии — орден Святой Екатерины. Бенигна расцвела. Она не думала о том, что орден этот императрица пожаловала ей для «кредиту герцогу у короля и республики Польской», она приняла его как знак расположения Екатерины за её заслуги перед Россией. Екатерина ещё раз посмеялась в душе над серой мышкой, сморщившейся и одрябшей, но сохранила на лице любезное и благосклонное выражение.