Елена Катерли - Некрасов

Однажды Некрасов зашел к нему рано утром. Добролюбов чувствовал себя лучше; накинув летнее пальто вместо халата, он, насвистывая, расхаживал по комнате. На столе лежал лист бумаги с начатой статьей, чернильница была открыта, разбросанные кругом книги и журналы свидетельствовали, что он давно встал и принялся за работу.

— Ну, поздравляйте, — весело встретил он Некрасова. — Отпустила меня скрипучая ведьма, ночь спал хорошо и проснулся свежий, как младенец.

— Вот и хорошо, — серьезно сказал Некрасов. — Теперь можно и в дорогу собираться.

Он достал из кармана пачку крупных ассигнаций и положил их на стол.

— Это долг редакции «Современника», — объяснил он, заметив недоумевающий взгляд Добролюбова. — Вчера Ипполит Александрович подводил какие-то итоги и выяснил, что мы должны вам довольно много. Он сам хотел занести, да я все равно к вам собирался, вот и взял.

— Какой долг? — удивился Добролюбов. — Какой, к черту долг, когда я авансов набрал и еще не расквитался? Это все вы выдумали, чтобы меня спровадить за границу. Так что же вы думаете — я из-за денег не еду? Деньги — дело десятое, я с вами не стал бы особенно долгами считаться. Вы же знаете, не один раз уже было говорено.

Он с жаром начал доказывать, что без работы, без журнала, оторванный от всякой деятельности, от России, интересами которой живет, он погибнет, зачахнет окончательно.

— Вы говорите — не вылечусь. Ну и что же из этого? Лучше дожить до тридцати лет, да работать, чем влачить до глубокой старости жалкое, бездейственное существование.

Некрасов хотел ответить на эту страстную речь, но на пороге появился Василий Иванович. Он, видимо, слышал весь разговор и нашел необходимым в него вмешаться.

— Стыдно, стыдно, Николаша, произносить такие слова, — нравоучительно начал он. — Не мы сами, но бог отмеряет нам положенное для жизни время. Как смеешь ты определять срок твоей кончины, — никому, кроме бога, не дано этого знать.

Он не мог дальше продолжать в том же тоне. Голос его задрожал, слезы покатились из глаз.

— Николашенька, дружочек ненаглядный, — всхлипывая, забормотал он. — Послушай Николая Алексеевича, поезжай! Помрешь ты в этом проклятущем Петербурге. Я тебе каждый день писать буду. Товарищи, может, забудут писать, а старый дядька не забудет. Все новости буду писать, все журналы посылать, — ты и не заметишь, что за границей живешь…

Василий Иванович совсем расстроился, — пришлось его успокаивать, поить водой, усаживать в кресло. Добролюбов, смеясь, сказал, что если такие наводнения будут повторяться часто, то он не только в Италию — в Африку убежит пешком. Некрасов завел с Василием Ивановичем деловой разговор о расходах, связанных с поездкой, о том, сколько понадобится денег на обучение мальчиков, на содержание квартиры и прочие надобности.

Через несколько минут они сидели за столом, с увлечением обсуждая примерную смету, а Добролюбов, лежа на диванчике, с интересом прислушивался к их словам. Выходило, что поездка за границу стоила не так уж дорого!

И вот наступил день, когда Добролюбов вынужден был уступить уговорам друзей. Вопрос о поездке был решен, начались хлопоты о получении паспорта, устройство домашних и журнальных дел. Некрасов, используя свои разнообразные знакомства, старался как можно скорей получить все необходимые для отъезда документы. Авдотья Яковлевна готовила баулы и чемоданы и приходила в ужас от намерения Добролюбова ехать с корзиночкой.

— Вы еще в узелок свои вещи завяжите и повесьте за плечами на палочке, — возмущалась она. — Обязательно нужно лапотником явиться за границу.

Накануне отъезда вечером все собрались у Некрасова. Суета сборов кончилась, все было сделано, все собрано, все решено. Грустные и молчаливые, сидели они за столом. Говорить было не о чем, но и расходиться по домам не хотелось.

— Скучно будет без вас, — сказала вдруг Авдотья Яковлевна, и слезы полились у нее из глаз. — Простите меня — я уйду, не могу тут сидеть, точно на похоронах. Попрощаемся…

Она обняла Добролюбова, крепко поцеловала его и перекрестила.

— Поправляйтесь, голубчик, выздоравливайте. Не забывайте нас.

Некрасов почувствовал, что у него тоже щиплет в горле и слезы подступают к глазам. И Чернышевский был грустен и молчалив, и Иван Иванович подозрительно сморкался и вытирал глаза.

— Дальние проводы — лишние слезы, — сказал Добролюбов, решительно направляясь к двери. — Надо расходиться, а то я, глядя на ваши лица, передумаю и никуда не поеду. Хороши же вы, нечего сказать, — сами гнали, а теперь киснете.

Он быстро обнял Некрасова и Панаева, подхватил под руку Чернышевского и вышел на улицу.

Дверь захлопнулась за ними, и в доме сразу стало необычайно тихо. Некрасов услышал около себя какой-то звук, — это пес Раппо, стоявший до сих пор неподвижно, потянулся, зевнул и, глядя на хозяина, замахал хвостом. Значит, не все еще исчезли из этого дома.

Он присел на корточки, погладил пса и прижался щекой к его гладкой, теплой голове. Пес обрадованно лизнул его в щеку.

— Ну, ну, без нежностей, — проворчал Некрасов, оттолкнув Раппо, — пошел на место, слюнтяй.

Раппо, опустив хвост, побрел по коридору. Он толкнул лапой дверь в комнату и оглянулся на пороге, точно приглашая последовать за ним.

В столовой на диване, лицом к степе, лежала Авдотья Яковлевна. Некрасов посмотрел на нее неприязненно и подошел к столу, оттолкнув ногой попавшееся на пути кресло. Она вздрогнула и подняла голову, — лицо ее было заплакано, волосы растрепаны, руки сжимали мокрый носовой платок.

— Ушли? — спросила она, всхлипнув.

— Ушли, — ответил он раздраженно. — Конечно, ушли.

Он начал наливать себе чай, опрокинул стакан, уронил на пол ложечку.

— Что ты злишься? — спросила она жалобно. — Ну, что ты все время злишься на меня? Нам надо поговорить, объясниться, так не может дальше продолжаться.

Она снова заплакала:

— Все хорошие люди исчезают, вот и Добролюбов уехал и не вернется больше. Я чувствую, что он не вернется, у него чахотка, он умрет там, — бедный, бедный, такой молоденький. Боже, боже мой, какие мы несчастные!..

Некрасов стиснул зубы, и желваки заходили у него на щеках под кожей. Что она мучает его своими переживаниями? Ей тяжело? А ему легче, что ли? Она всегда, всю жизнь думала только о себе, о своих чувствах, о своих желаниях, о своих настроениях. Ей хочется, чтобы ее утешали, уговаривали, убаюкивали. А он не нуждается в утешении? Почему она никогда не думает о том, каково ему?

— Ты влюблена была в него, что ли? — спросил он, прекрасно зная, что этим вопросом оскорбляет ее. — Поздравляю с новым увлечением.

Авдотья Яковлевна побледнела и вскочила с дивана.