Алексей Югов - За землю русскую. Век XIII

Пир передвинулся теперь в соседнюю, свободную от столов палату. Молодёжь рвалась к пляске! Да и старики тоже не сплоховали: добрый медок поубавит годок!

Сама невестина сваха, княгиня Олёна Волынская, и та прошлась павою, помахивая аленьким платочком вокруг позвавшего её тысяцкого — князя Святослава Всеволодича. Старик притопывал неплохо, хотя — что греха таить! — у дебелого и седовласого старца плясали больше бровь да плечо.

Вдруг среди народа, сгрудившегося по-за кругом, в толще людской, словно ветром передохнуло из уст в уста:

— Ярославич пошёл!

А когда говорили: «Ярославич», то каждый понимал, что это об Александре.

И впрямь это он, Александр, вывел на круг невесту...

Дивно были одеты они!

На Дубравке жемчужный налобничек и длинное, из белого атласа, лёгким полукругом чуть приподнятое впереди платье. Одежда как бы обтекала её стройное девическое тело.

Невский, перед тем как выступить в круг, отдал свой торжественный княжой плащ и теперь шёл в пляске одетый в лиловую, высокого покроя рубаху тяжёлых шелков, с поясом, усаженным драгоценным камением.

Синего тончайшего сукна шаровары, в меру уширенные над коленом, красиво сочетались с высокими голенищами сине-сафьяновых сапог.

...Как кружится камень в праще, вращаемой богатырской рукою, так стремительно и плавно неслась Дубравка вкруг, казалось бы, недвижного Александра.

Высокий, статный, вот он снисходительно протягивает к ней могучие свои руки и, усмехаясь, чуть приоткрывая в улыбке белые зубы, как бы приманивает её, зная, что не устоять ей, что придёт. И она шла!..

И тогда как бы ужас осознанного им святотатства веял ему в лицо, исчезала улыбка, и он, казалось, уже готов был отступиться от той, которую так страстно только что называл на себя. Но в краткий миг улыбка лукаво-победоносного торжества перепархивала на её алые, словно угорская черешня, рдяные губы, и, обманув Александра, она снова от него удалялась.

Словно взаимное притяженье боролось в этой пляске с вращательным центробежным стремлением, грозившим оторвать их друг от друга, и то одно из них побеждало, то другое.

Ещё не остывший от пляски, когда не утихли ещё восторженные возгласы и плесканье ладоней, Александр заметил, что владыка всея Руси мерной, величественной поступью, шурша васильковым шёлком своих до самого полу ниспадающих риз, идёт, высясь белым клобуком, прямо к сидящей на своём полукресле-полупрестоле Дубравке.

«Что это? — мелькнуло в душе Ярославича. — Быть может, я неладное сотворил, невесту позвав плясати? Но ужели он, умница этот, тут же, при всех, сделает ей пастырское назиданье?»

И, желая быть наготове, Александр Ярославич подошёл поближе к митрополиту и к Дубравке.

Обеспокоился и Андрей.

Да и князья, и бояре, и супруги их, и все, кто присутствовал сейчас в палате, тоже повернулись в их сторону.

Когда митрополит был уже в двух шагах от неё, Дубравка, вспомнив затверженное с детства, встала и подошла мод благословение.

Митрополит благословил её.

— Благословенна буди в невестах, чадо моё! — громко сказал он. — Однако об одном недоумеваю. Мы читывали с тобою Гомера, и Феокрита, и Прокопия Кесарийского, и Пселла-философа, и многих-многих других. Различным наукам обучал я тебя в меру худого разумения моего... Но ответствуй: кто же учил тебя этому дивному искусству плясания?

— Терпсихора, свитый владыко, — с чуть заметной улыбкой отвечала Дубравка.

Меж тем приближалось отдаванье невесты . Свершить его надлежало Александру.

Невеста с немногими своими и жених с немногими своими, в последний раз испрося благословения у владыки, прошли по изрядно опустевшим покоям, где ещё пировали иные неукротимые бражники, другие же, уже поверженные хмелем, почивали бесчувственным сном прямо на полу, кто где упал.

Шествие, предваряемое протопопом, который волосяною кистью большого кропила окроплял путь, приблизилось наконец к порогу постельных хором, так называемому сеннику. Здесь надлежало расстаться, отдать невесту.

...Александр Ярославич остановился спиною к двери, лицом к молодым. И тишина вдруг стала. Лишь потрескивали в больших золочёных свещниках, держимых дружками, большие, ярого воску свечи.

Невский принял из рук иерея большой тёмный образ, наследственный в их семье, — образ Спаса — ярое око [32] Образ Спаса — ярое око — Сохранившаяся до нашего времени икона, известная под названием «Спас Ярое Око», — одно из самых выразительных произведений древнерусской живописи. Однако, по мнению большинства исследователей, икона была написана в середине XIV века. , и поднял икону.

Андрей и Дубравка опустились перед ним на колени. Он истово благословил их... Отдал икону. Новобрачные поднялись. Они стояли перед ним, потупя взоры.

Тогда Александр глубоко вздохнул, уставя на брате властный взор, и произнёс:

— Брат Андрей! Божиим изволением и нашим, в отца место, благословением велел бог тебе ожениться, взять за себя княгиню Аглаю. И ты, брат Андрей, свою жену, княгиню Аглаю, держи по всему тому святому ряду и обычаю, как то господь устроил!..

Он поклонился им обоим, и взял её, княгиню, за руку, и стал отдавать ему, брату Андрею, княгиню его...

И тогда только, глянув в его синие очи, поняла Дубравка, что всё, что до сих пор творили вокруг неё эти старшие, — это они не над кем-то другим творили, а над нею.

Глаза её — очи в очи — встретились с глазами Александра. Он внутренне дрогнул: в этих детских злато-карих глазах стоял вопль!.. «Помоги, да помоги же мне, — ты такой сильный!..»

Ей чудилось в этот миг, Дубравке, что белёсо-мутный поток половодья несёт, захлёстывает её, колотит головой обо что ни попало, и вот уже захлёбывается, и вот уже утонуть!..

Проносимая мимо берега, видит она: стоит у самого края, озарённый солнцем, тот человек, которому, едва услыхав его имя, уже молилась она. Он увидел её, заметил, несомую потоком, увидел, узнал... Он склоняется над рекою... протягивает к ней свою мощную длань. Она тянется руками к нему... И вдруг своею тяжкой десницей, опущенной на её голову, он погружает её и топит...

Всё это увидел, глянув в душу её, Александр...

А что же в его душе? А в его душе было то, что в ней было бы, если бы и впрямь, некиим сатанинским наитием, над каким бы то ни было тонущим ребёнком он, Александр, только что совершил такое!..

На перстневом, безымянном пальце князя Александра сиял голубым пламенем драгоценный камень. Шуршали пергаменты, то стремительно разворачиваемые Невским, то вновь им сворачиваемые.

Поодаль, слева, так, чтобы легко дотянуться, высится стопка размягчённой бересты — для простого письма: по хозяйству и для разных поручений.