Алексей Югов - За землю русскую. Век XIII

— А чего тут доходить, когда сам видел! Татарин здесь не то что в избу, а и ко князю в хоромы влез, и ему никто ничего!

Князь попытался свести всё к шутке:

— Ну, а ты чего ж смотрел, телохранитель?!

Мальчик принял этот шутливый попрёк за правду.

Глаза его сверкнули.

— А что бы я посмел, когда ты сам этого татарина к себе в застолье позвал?! — запальчиво воскликнул Гринька. — А пусть бы только он сам к тебе сунулся, я бы его так пластанул!..

И, вскинув голову, словно молодой петушок, изготовившийся к драке, Гринька Настасьин стиснул рукоять воображаемой секиры.

«А пожалуй, и впрямь добрый воин станет, как подрастёт!» — подумалось в этот миг Александру.

— Ну что ж, — молвил он с гордой благосклонностью, — молодец! Когда бы весь народ так судил...

— А народ весь так и судит!

— Ого! — изумился Александр Ярославич. — А как же это он судит, народ?

— Не смею я сказать... ругают тебя в народе... — Гринька увёл глаза в сторону и покраснел.

Ярославич приподнял его подбородок и глянул в глаза.

— Что ж ты оробел? Князю твоему знать надлежит — говори!.. Какой же это народ?

— А всякий народ, — отвечает, осмелев, Настасьин. — И который у нас на селе. И который в городе. И кто по мосту проезжал. Так говорят: «Им, князьям да боярам, что! Они от татар откупятся. Вот, говорят, один только из князей путный и есть — князь Невский, Александр Ярославич, он и шведов на Неве разбил, и немцев на озере, а вот с татарами пачкается, кумысничает с ними, дань в Татары возит!..»

Невский не смог сдержать глухого, подавленного стона. Стой этот был похож на отдалённый рёв льва, который рванулся из-под рухнувшей на него тяжёлой глыбы. Что из того, что обрушилась эта глыба от лёгкого касания ласточкина крыла? Что из того, что в слове отрока, в слове почти ребёнка, прозвучало сейчас это страшное и оскорбительное суждение народа?!

Александр, тихо ступая по ковру, подошёл к Настасьину и остановился.

— Вот что, Григорий, — сурово произнёс он. — Довольно про то! И никогда, — слышишь ты, — никогда не смей заговаривать со мной про такое!.. Нашествие Батыево!.. — вырвался у Невского горестный возглас. — Да разве тебе понять, что творилось тогда на Русской Земле?! Одни ли татары вторглись!.. То была вся Азия на коне!.. Да что я с тобой говорю об этом! Мал ты ещё, но только одно велю тебе помнить: немало твой князь утёр кровавого поту за Землю Русскую!..

Окончив укладку грамот в дорожный, с хитрым затвором сундучок, Александр Ярославич вновь садится в кресло и, понуря голову, устало, озабоченным движением перстов потирает нахмуренное межбровье. Затем взгляд его обращается на поставленные на особом стольце большие песочные часы. Песок из верхней воронки уже весь пересыпался в нижнюю, — значит, прошли сутки. Теперь следует перевернуть прибор — нижняя, наполненная песком воронка теперь станет верхней, а верхняя, опустевшая, станет нижней, и всё пойдёт сызнова.

«Когда бы так вот и жизнь паша, человеческая...» — думает Александр, глядя на эти часы, по образцу коих он и в Новгороде приказал стекляннику выдуть в точности такие же. Уставшая мысль князя созерцает как бы текущие вспять видения. Знойные, жёлтые пески Гоби... караван двугорбых верблюдов... бедствия многотысячевёрстного пути в Китай, через Самарканд и Монголию, в свите Сартака, вместе с братом Андреем... Поклонение великому хану Менгу... Каракорум... Почти полугодовое путешествие по неизмеримому Китайскому государству, которое только что отъято монголами у немощных императоров китайских. Встреча в Бейпине с Ели-Чуцаем, мудрым последователем Конфуция, с человеком, которому монгольская держава обязана существованьем своим едва ли не более, чем Чингисхану, ибо если бы не этот пленный китайский сановник, приведённый сперва к Чингису с волосяной петлёй на шее, то что же бы сделать мог далее дикарь Чингисхан! Сгрудив под собою обломки разрушенных его кочевыми ордами государств, он так бы и погибнул на этих обломках, зарезанный или удавленный кем-либо из подросших сыновей, оставя по себе лишь чёрную славу молота, раздробившего империю китаев. Без Ели-Чуцая не завоевать бы Чингису и Хорезма!

Но тем был велик гонитель народов, что в жалком пленном китайце, в рабе с верёвкой на шее, которого нукеры уже собирались повесить, он, Чингис, прозрел обширный ум державостроителя, законоведа и возлюбил паче всех этого бескорыстного, и чистого совестью, и бесстрашного, как Сократ, китайского мудреца. И не постыдился Потрясатель вселенной, и не устрашился ропщущих — и сделал пленника и раба почти соправителем своим!.. И тот созидал ему державу, тем временем как сам Чингис ширил пределы её!.. А вот уже сыны Чингиса [33] ...сыны Чингисхана — Справедливость требует заметить, что Елюй Чу-цай попал в опалу после смерти Угэдэя в 1241 году, когда из «сынов» Чингисхана оставался в живых один Чагатай, да и тот, по-видимому, был занят войной в Малой Азии и умер около 1242 года. прогнали и унизили китайского мудреца, которому столь многим обязаны... Внуки же — этот оплывший кумысный турсук Менгу, подручник Батыя, — хотя и платят былому соправителю деда жалкое пособие и время от времени шлют к нему сановников своих за советом в Бейпин, однако вовсе не понимают, что, оттолкнув Ели-Чуцая, никто из них, будь он трижды великий полководец, не повторит собой Чингисхана.

Александр Ярославич тогда, два года тому назад, нарочно посетил опального старца в Бейпине.

И Ели-Чуцай подарил Невскому эти песочные часы.

— Помни, князь, — сказал при этом старый китаец, — хотя бы ты и разбил это хрупкое мерило времени, но перестанет течь лишь песок, а не время!..

И Александр никогда не забывал этих слов мудрого конфуцианца.

Вот и сейчас Невский, которого взгляд остановился на стеклянных вместилищах песка, отсчитывающих жизнь, вдруг как бы вздрогнул и спохватился.

— Худо... — пробормотал он с досадой, потирая лоб. — Пожалуй, опять не засну!.. Уж не захворал ли я?.. А ведь выспаться ох как надо!..

Он обернулся к мальчику:

— Вот что, Настасьин, пойди к лекарю Абрагаму и скажи, что я зову его.

Мальчик просиял и подобрался.

— Разбудить? — спросил он решительно.

— Не спит он. Ступай! — с некоторым раздражением отвечал Невский.

Вошёл доктор Абрагам — высокий и худощавый старец лет семидесяти. У него было красивое тонкое лицо, очень удлинённое узкой и длинной, словно клинок кинжала, белой бородой. И борода, и редкие седые кудри, прикрытые на затылке угловатой шапочкой, казались особенно белыми от чёрной бархатной мантии и огромных чёрных глаз еврея.

Белый полотняный воротничок, как бы сбегая на грудь двумя бахромчатыми струйками, сходился в острый угол. На строгой одежде старика не виднелось никаких украшений, лишь на левой руке блистал золотой перстень с большим рубином.