Алексей Югов - За землю русскую. Век XIII

Случалось, заскакивали в эти гнездовья баскаки. «Кто вы такие?» — «Ловим рыбу на князя: осетринники княжие». — «А вы?» — «А мы — борти держим княжеские да мёда варим на княжеский двор». — «Ладно. А вы?» — «А мы соболя да горностая ищем. Прими, хан, от нас — в почтенье, во здравие!..» И вот — и мёдом стоялым потчуют татарина, и осётров, что брёвна, мороженых целые возы увозит с собою баскак, и — собольком по сердцу!..

С тем и отъезжали татарские баскаки.

Невский строго требовал от своих дружин, засаженных в глухомань, чтобы не только военное дело проходили, учились владеть оружием, понимать татарскую хитрость, но и чтобы впрямь стояли — каждая дружина на своём промысле. Ватага — ловецкая, ватага — зверовая, а те — смологоны, а те — медовары.

— Мне бы только х мель, бродило, сухим до поры до времени додержать!.. А чему бродить найдётся!.. — говаривал Александр, беседуй с теми немногими, кого он держал возле сердца.

А уж вряд ли среди дворян князя и среди дружинников его кто-либо ближайший сердцу Александра, чем новый лейб-медик, сменивший доктора Абрагама, Григорий Настасьин!

Юноша и теперь сопровождал Невского.

— Да, Настасьин, пора, друг, пора! Время пришло ударить на ханов! — говорил Невский своему юному спутнику, слегка натягивая поводья и переводя коня на шаг. То же сделал и его спутник.

Лесная тропа становилась всё теснее и теснее, так что ( греми одного из всадников время от времени позвякивало о стремя другого.

Прежнего Гриньку Настасьина было бы трудно узнать сейчас тому, кто видывал его мальчонкой на мосту через Клязьму. До чего возмужал и похорошел парень! Это был статный, красивый юноша. Нежный пушок первоусья оттенил ого уста, гордые и мужественные. Только вот румянец на крепких яблоках щёк был уж очень прозрачно-алый, словно девичий...

Они поехали рядом, конь 6 конь. Юноша с трепетом сердца слушал князя. Уж давно не бывал Ярославич столь радостен, светел, давно не наслаждался так Настасьин высоким полётом его прозорливого ума, исполненного отваги!

— Да, Настасьин! — говорил Александр. — Наконец-то и у них в Орде началось то же самое, что и нас погубило: брат брату ножик между рёбер сажает! Сколько лет, бываючи у Батыя и у этого гнуса, у Берке, я жадно — ох как жадно! — всматривался: где бы ту расщелину отыскать, в которую бы хороший лом заложить, дабы этим ломом расшатать, развалить скорей, державное их строение, кочевое их дикое царство! И вот он пришёл, этот час! Скоро, на днях, ха и Берке двинет все полки свои на братца своего, на Хулагу [53] Хулагу — брат великого хана Мункэ (1252—1259), двоюродный брат хана Золотой Орды Берке. В начале 60-х годов XIII века назрел открытый конфликт между Золотой Ордой и государством, созданным Хулагу на территории Среднего Востока. Едва ли Александр Невский был организатором антитатарских восстаний на Руси в 1262 году. Это было бы слишком рискованным и безнадёжным предприятием в условиях расцвета военного могущества Золотой Орды. Вот как представляет роль Александра в событиях 1262 года современный советский историк, автор книги «Александр Невский» В. Т. Пашуто: «Когда Александр узнал, что вечевой набат прогудел по всем городам обширной земли, то понял, что это не случайная вспышка, что это выступление готовилось тщательно и тайно, и советы городов были связаны друг с другом. Смесь радости и глубокой тревоги вызвал в душе этот народный порыв» (В. Т. Пашуто. Александр Невский. М., 1975, с. 146). . А тот уже послов мне засылал: помощи просит на волжского братца. Что ж, помогу. Не умедлю. Пускай не сомневается!.. — И Александр Ярославич многозначительно засмеялся. — Татарином татарина бить! — добавил он.

От Настасьина не было у него тайн.

Рассмеялся и Григорий. Грудь его задышала глубоко, он гордо расправил плечи.

— Но только и свою, русскую руку дай же мне приложить, государь! — полушутливо взмолился он к Ярославичу. — Ещё на того, на Чагана, рука у меня горела!

— Ну, уж то-то был ты богатырь — Илья Муромец — в ту пору! Как сейчас, тебя помню тогдашнего. Ох, время, время!

Невский погрузился в раздумье.

Некоторое время ехали молча. Еловый лес — сырой, тёмный, с космами зелёного мха на деревьях — был как погреб...

Слышалось посапывание лошадей. Глухой топот копыт. Позвякивание сбруи...

И снова заговорил Невский:

— Нет, Гриша, твоя битва не мечевая! Твоя битва — со смертью. Ты врач, целитель. Такого где мне сыскать? Нет, я уж тебя поберегу!

Он лукаво прищурился на юношу и не без намёка проговорил, подражая ребячьему голосу:

— Я с тобой хочу!

...Александр с Настасьиным и четверо телохранителей ехали гуськом — один вслед другому. Вдруг откуда-то с дерева с шумом низринулась метко брошенная петля, и в следующее мгновение один из воинов, сорванный ею с седла, уже лежал навзничь.

В лесу раздался разбойничий посвист.

Настасьин выхватил меч. Охрана мигом нацелилась стрелами в чью-то ногу в лапте, видневшуюся на суку.

Лишь один Ярославич остался спокоен. Он даже и руку не оторвал от повода. Он только взглядом рассерженного хозяина повёл по деревьям, и вот громоподобный голос его, заглушавший бурю битв и шум Новгородского веча, зычно прокатился по бору:

— Эй! Кто там озорует?!

На миг всё смолкло. А затем могучий седой бородач и помятом татарском шлеме вышел на дорогу. Сильной pyкой, обнажённой по локоть, он схватил под уздцы княжеского коня.

— Но, но!.. — предостерегающе зыкнул на него Александр.

Тот выпустил повод, вгляделся в лицо всадника и хотел упасть на колени. Невский удержал его.

— Осударь! Олександр Ярославич? Прости! — проговорил старик.

Тут и Александр узнал предводителя лесных жителей.

— Да это никак Мирон? Мирон Фёдорович? — воскликнул он изумлённо.

Мирон отвечал с какой-то торжественной скорбью:

— И звали и величали — и Мирон и Фёдорович! А ныне Гасилой кличут. Теперь стал Гасило, как принялся татар проклятых вот этим самым гасить! У нас попросту, по-хрестьянски, это орудие гасилом зовут.

На правой руке Мирона висел на сыромятном ремне тяжёлый, с шипами железный шар.

— Кистень, — сказал Невский, — вещь в бою добрая! Но и ведь тебя пахарем добрым в давние годы знавал. Видно, большая же беда над тобою стряслась, коли с земли, и пашни тебя сорвала?

— Ох, князь, и не говори! — глухо и словно бы сквозь рыдание вырвалось у старика.

Здесь, в лесном мужицком стану, не было никаких разбойничьих землянок, а стояли по-доброму срубленные избы, хоти и небольшие. Пыли даже и пригоны для коров и лошадей, крытые по-летнему.

— А зачем её рыть, землянку? Дороже будет! — говорил Невскому Гасило. — Да и народ по избе затоскует. А так — будто и починке живём, и маленьком... Только дерним нету, а так всё есть!