Зинаида Чиркова - Корона за любовь. Константин Павлович

Константин ни о чём больше не говорил с Кутузовым, не касался планов дальнейшего ведения войны, не навязывался в советники — он только хотел одеть солдат и низших офицеров по форме, чтобы суровое зимнее время не было для них ещё более жестоким из-за сильных морозов. Кутузов ласково кивал головой: он любил солдат, и потому забота об их нуждах возбуждала в нём любовь и уважение к такому командиру.

Они долго беседовали, Константин старательно уклонялся от всякого упоминания о ходе кампании, он был шефом и командиром резервного корпуса гвардии, и его интересовали теперь лишь самые насущные нужды его частей.

Через несколько дней в Вильну приехал сам император Александр.

Ему уже было известно, что у местечка Сморгони, оглядев свою разношёрстную, одетую кто во что горазд — от бабьих платков до меховых крестьянских кацавеек — разболтанную армию, в которой осталось едва ли десять тысяч солдат, Наполеон бросил её и уехал в Париж собирать новое воинство.

Армия, с которой он пришёл в Россию, шестисоттысячная, собранная со всех стран Европы, перестала существовать...

1 января 1813 года русские полки перешли границу — переправились через Неман. В первой западной армии, которой командовал Барклай де Толли, состояли и гвардейские полки, над которыми начальствовал великий князь Константин. Ни на одну минуту он не допускал, чтобы солдаты и офицеры были расхлябанными, строго следил за ровностью строя и быстрым выполнением команд, за экипировкой. Гвардейцы обязаны были задавать тон всей армии, и малейшая небрежность в их амуниции вызвала бы нарекания в адрес отборных гвардейских полков, славившихся своей отвагой и отличным видом. Поход не поход, мороз не мороз, а кивера офицеров должны быть вздёрнуты высоко, палаши приторочены к поясам аккуратно и красиво, а все мундиры не имели ни единого пятнышка.

Константин стоял на высоком взгорке впереди блестящей свиты своих адъютантов и зорко смотрел, как проходят перед ним его любимые конные гвардейцы. Лошади — морда в морду, ни одна не выдаётся перед другой, рядочки ровненькие, словно по линейке, кивера задорно откинуты на затылок, колышутся цветные султаны над головами, белые мундиры сверкают так, что глазам больно.

И вдруг перед Кавалергардским полком Константин увидел полковника в высокой медвежьей шапке. Как, теперь, когда он отдал приказ ни в чём не отступать от введённой формы, так грубо нарушить его?

Ярость заволокла глаза, словно туманом. Руки дёрнули повод, лошадь стремительно сорвалась с места и мгновенно подскочила к коню полковника.

Рука Константина грубо протянулась к голове полковника, резко сдёрнула мохнатую шапку. Голый череп со старыми рубцами от ран обнажился под ней. Константин бросил шапку к ногам лошади, стараясь наступить на неё копытом коня, и пронзительно закричал, ничего не слыша из-за подступившей к самому горлу ярости:

— Как ты посмел нарушить мой приказ? Не для тебя писан? Разжалую, сгною, выгоню, стервец ты этакий!

Полковник стоял перед Константином бледный, с дрожащими от гнева и ненависти губами, сдерживая коня сразу закоченевшими пальцами.

— Прошу ваше императорское высочество уволить меня в отставку! — громко отозвался он на брань Константина.

— Ты неё ещё и в отставку! — Пена пузырилась на губах Константина, глаза, и так светло-голубые, как будто побелели. — Да я тебя...

Он сорвал с плеча полковника золотой эполет, бросил его на снег.

— Ваше императорское высочество, — подскакал к Константину один из адъютантов, — вы забыли, уже опаздываете, государь ждёт вас...

Константин непонимающе оглянулся на адъютанта — белое лицо, пушистые чёрные усы, даже не узнал... Адъютант шпорил коня, бледнея под взглядом великого князя.

— Поспешите, ваше императорское высочество, — молил он, — государь вас ждёт...

Константин повернул коня и рысью двинулся в сторону. Опередив полки, всё ещё медленно проходившие в марше, он стремительно понёсся к предместью Вильны. Уже подъезжая к самой заставе, обернулся к адъютанту.

— Посылал государь?

Тот смущённо наклонил голову почти к самой луке седла.

— Простите, ваше императорское высочество...

Всю ярость Константина как будто ветром унесло. Он всё смотрел в лицо адъютанта.

— Герой Аустерлица, ваше императорское высочество, голова от ран болит, видели сами, какие шрамы — палашами.

— Оттого и шапку надел — нетерпимо, — подал голос кто-то из свиты.

Константин отвернул лицо от говорившего. Жаль, что не знал, но головная боль — это не повод нарушать приказ. Он всё ещё возмущался таким грубым нарушением.

Главная квартира, где располагался и Константин, находилась в большом мрачном старинном замке. Великий князь быстро поднялся в свои покои, велел затопить все камины и встал перед огнём, согревая озябшие руки и затёкшую спину.

Вечером ему принесли целый ворох бумаг.

Разные почерки, но везде одно и то же — прошение об увольнении от службы, прошение об отставке. И все от офицеров Кавалергардского полка. Все высшие офицеры вдруг потребовали отставки.

Что за чушь. Идёт война, какая может быть отставка? Что это, бунт? Но спокойный огонь в камине словно согревал его душу. Языки пламени лизали толстые поленья, смола медленно кипела, занимаясь синими струйками.

«И чего меня понесло так?» — вдруг подумалось Константину. Давненько не бывало с ним этих припадков ярости, которыми он отличался с самого детства. Вспоминалось, как заходился от крика отец, как искажалось его лицо, наливаясь сине-багровой краской, как кривился рот, и ни следа не оставалось от его обычной ласковости и доброй улыбки. «Ия таков же, — горько посетовал Константин, — отец передал мне не самые лучшие свои свойства».

Припоминались многие случаи из жизни, когда ярость душила его, делала вовсе не человеком. Потом, отойдя, и сам не понимал, что вызывало в нём эту дикую неудержимую волну: зачем надо было кричать из-за пустяков дико и пронзительно, до пены на губах, скапливавшейся в уголках рта белыми полосами?

Если бы кто-нибудь когда-нибудь показал ему его лицо во время этих припадков, он не узнал бы себя. Может быть, и его лицо искажалось так же, как и у отца, и он становился в такие минуты отвратительным, безобразным, ужасным?

На следующей днёвке Константин назначил смотр Кавалергардскому полку. Оглядел притихшие ряды, выстроившиеся в боевом каре, лошадей, замерших в строю, белоснежные мундиры с золотыми аксельбантами и эполетами в бахроме.

Полковника не было.

Константин подъехал ближе к строю и громим голосом сказал, ещё раз окинув знакомую ему и давно милую картину красивого строя:

— В прошлый раз, на походе, я проявил невеликодушие, оскорбил и унизил полковника, вашего командира. Перед всеми вами приношу ему мои почтительные извинения: