Зинаида Чиркова - Корона за любовь. Константин Павлович

Остановившись в Москве у родителей, она почти каждый день приезжала теперь в Бородино, узнавала цены на камень, кирпич, доски, брёвна, торговалась с поставщиками.

Однажды, вернувшись из Бородина поздним вечером, Маргарита услышала незнакомые голоса в малой гостиной и насторожилась: не слишком часто посещали гости дом Нарышкиных, уже почти отстроившийся, но ещё не огороженный, весь ещё в подмостьях, потёках извести и следах глины.

Один голос — глуховатый низкий бас — рокотал, другой — скрипучий, старушечий — перебивал его. Родители тоже вмешивались в разговор, и, хотя слов не было слышно, интонации их голосов выдавали удивление и радостное недоумение.

Маргарита остановилась у портьеры, прикрывавшей вход в малую гостиную, и схватилась рукой за сердце — что-то давнее, знакомое, послышалось ей в голосе басившего. Она неслышно вошла в гостиную.

В кресле почти у самого входа утопала старая женщина с белыми, невидящими глазами, с седыми буклями по сторонам лица, в глухом чёрном траурном платье. А подальше между Михаилом Петровичем и Варварой Алексеевной сидел рослый здоровяк в военном мундире генерал-майора с орденами и звёздами, с высоким воротником, подпиравшим тугие румяные щёки, с вьющимися маленькими рыжеватыми бычками.

И опять что-то знакомое мелькнуло в его лице — таком же длинном, белом, с большими голубыми глазами. «Как похож на Александра!» — хотелось громко крикнуть ей, но она робко остановилась, не желая прерывать разговора, увидев обращённые к ней взгляды, невольно присела в реверансе.

Генерал вскочил, без церемоний схватил её за руку и прижал к пышным усам.

— Кто, кто? — заволновалась слепая женщина.

Маргарита наконец узнала её — это была её свекровь, мать Александра, Ульяна Петровна.

Но как же она изменилась! Из пышной высокой дамы в самом расцвете зрелых лет она превратилась в маленькую старушку, сгорбленную и измождённую. Она казалась теперь жалким подобием той свекрови, которую знала Маргарита всего каких-нибудь десять лет назад.

— Матушка, — кинулась к ней Маргарита, — это я, Маргарита, жена, — так выговорилось у неё, но она спешно поправилась: — Вдова вашего младшего, Александра.

Белые глаза старухи сразу наполнились слезами. Она ощупала сухонькими пальцами лицо Маргариты, её кружевную чёрную косынку, глухой ворот траурного платья, спустилась к самым запястьям.

— Родная ты моя, — притянула она к себе невестку, — родная, дорогая...

Десять лет назад свекровь смотрела на неё строгими неласковыми глазами, сдержанно улыбалась узкими губами — уж слишком ей не нравился этот странный второй брак невестки. Только теперь признала она её родной.

Они долго плакали вместе: старуха, сидя в мягком глубоком кресле, и Маргарита, стоя перед нею на коленях.

— Я уже видела внучонка, доченька моя, — шептала ей на ухо свекровь, всё продолжая ощупывать её чуткими пальцами. — Как же он похож на Александра...

И Маргарита поняла: старуха так же долго ощупывала ребёнка, проводила пальцами по щёчкам, по носу, по шейке, и осознала, что он удивительно напоминает её младшенького.

Маргарита слышала, как шмыгают носами родители и тянутся за платками, чтобы стереть непрошеную слезу, и как сдержанно вздыхает коренастый усач, такой непохожий на Александра.

Она поднялась с колен, и генерал наконец смог представиться ей по всей форме:

— Павел Алексеевич Тучков, брат вашего покойного мужа. Мы знакомы.

Они расцеловались. Маргарита вглядывалась в него и старалась найти в нём чёрточки, хоть отдалённо напоминающие Александра.

Нет, он не был похож на него. Тот был рослый, высокий, широкоплечий, но в нём было много воздушности, стройности, а этот меньше ростом, зато более плотен. Генеральский мундир едва сходился на его солидном брюшке.

— Я уж думала, что погибли все трое, — сказала свекровь, — я ослепла от слёз, императрица-матушка прислала мне лекаря, но я ответила, что мне не на кого больше смотреть — трое моих сынов пали на войне. Но оказалось, что Павел был ранен, попал в плен и вот теперь, после представления государю в Париже, получил полугодовой отпуск для поправки здоровья, приехал ко мне и везёт меня в наше имение — Пьянишное Озеро во Владимирской губернии.

— Вы тоже были в Бородине? — едва слышно спросила Маргарита.

Генерал уселся на высокий прямой стул, расправил пышные усы и заговорил громким командирским рокочущим басом:

— Нет, я ещё прежде, 6 августа, вступил в бой у Валутиной горы. Лошадь подо мной пала, штыками меня изрешетили и уж занесли надо мной сабли, да тут подоспел французский поручик Этьен. Он увидел мою звезду, закричал, что я генерал и надобно брать меня в плен. Положили на носилки и понесли меня к Мюрату. Этьен не просто так взял меня в плен — хотел, чтобы замолвил перед неаполитанским королём словечко за него. Я и замолвил. Сказал ему, чтобы наградил офицера, что меня в плен взял, он действовал храбро. Этьену дали орден Почётного легиона, а меня перевезли в Смоленск...

Раскрыв рты, слушали генерала Михаил Петрович и Варвара Алексеевна.

Сжав руки, горестно думала Маргарита о том, что мог бы и её Александр попасть в плен, остаться живым, как этот его брат, и теперь он так же сидел здесь и говорил о Наполеоне. Но Господу угодно было сохранить именно этого брата, а не младшего, не Александра...

— Видел я корсиканца, — рассказывал далее, уже за чайным столом, генерал Тучков, — видел, каков он, и продолжительный с ним имел разговор. О войне, о тактике, словом, это уж неинтересные для вас подробности, — улыбнулся он. — Ну а из Смоленска отвезли меня в саму Францию, я там был в Бретани, среди всех наших военнопленных. Наголодался, конечно, но держались мы все хорошо, достоинство сохранили. А как освободили наши Париж, я был представлен государю-императору. Очень милостиво принял меня государь, похвалил за храбрость да и отпустил на полгода в отпуск. А потом опять служба, опять война...

— Даст Бог, больше войны не будет, — негромко сказала Маргарита. — Уж такая это была война, что слёз доставила всем...

— Россия да без войны, — усмехнулся генерал, — это не Россия. Да и армия у нас теперь другая.

Он оглянулся на стариков, ловивших каждое его слово.

— Теперь ваша очередь рассказывать, — повернулся Тучков к Маргарите. — Мы знаем, что брат погиб, но на Бородинском поле не бывали, а вы, говорят, туда постоянно наезжаете...

Маргарита опустила глаза: зачем рассказывать, если они не смогут даже представить себе, что пережила она при виде гор трупов в ту первую ночь в Бородине? Зачем рассказывать, что ей тяжело и больно, что не находится ни одного человека, который помог бы ей поставить достойный памятник?