Зинаида Чиркова - Корона за любовь. Константин Павлович

Пожалуй, Константин догадывался, почему его брат не спешил с обнародованием этого документа: может быть, он ещё надеялся, что смерть жены позволит ему, императору, вновь выбрать себе спутницу жизни, может быть, у него ещё будет наследник по прямой линии — неисповедимы пути Господни.

Тогда и манифест об отречении, первый такой печальный опыт в царской семье, станет ненужным — прямая линия наследования может привести ожидаемого наследника на престол по закону, изданному ещё Павлом.

Ведь и титул цесаревича присвоил отец Константину лишь потому, что у Александра не было наследников мужского пола. Павел ожидал, что у Константина будут такие наследники, и тогда от него пойдёт династия, но и у Константина таких наследников не оказалось.

Теперь Дибич и Волконский сообщали, что Елизавете Алексеевне стало намного лучше, зато император в болезни и занемог серьёзно.

Но на другой день Константин получил известие, что императору полегчало, он даже поел, вставал с постели, и с сердца цесаревича словно свалился тяжёлый камень: пусть что угодно, он готов отречься от престола ещё и ещё, только бы его возлюбленный, обожаемый брат оставался живым. Он не мог себе представить, какая пустота образуется возле него, если брат отойдёт в мир иной.

Константин созвал всех своих адъютантов, объявил им радостную весть — болезнь императора отступает, — и приказал вынести вина — сам он не пил ничего, кроме воды, но эту радость стоило отметить.

Едва все пригубили бокалы, как вдруг дежурный снова скользнул в дверь — приехал курьер, ещё один курьер из Таганрога. Пакет выпал из рук Константина: Александр скончался... «Страшная насмешка судьбы, — в первый же момент подумал Константин, — ещё сравнительно молодой, сорокасемилетний император, крепкий телом, здоровый, с пылом молодости скакавший на лошадях, думавший о новом потомстве, умер, а его жена, чахоточная, плоскогрудая, едва ходящая, едва дышащая, осталась жива».

Что же теперь? Он крепился, хотя слёзы то и дело проступали на его глазах. Надо было отправить брата, Михаила Павловича, к матушке и Николаю, ещё раз подтвердить, что ни в коей мере не претендует на престол, что слово его, данное государю Александру, брату его, твёрдо.

Он написал матушке, что и она присутствовала при его отречении, она знает волю Александра, что сим он желает засвидетельствовать, сколь неизменна его воля следовать своему обещанию. А в письме к брату Николаю он удостоверял, что отречение, данное им ещё в 1822 году, нерушимо и что он хочет лишь просить дозволения у нового императора служить ему в тех же должностях и чинах, что пожалованы ему были покойным императором.

Константин отправил Михаила в Петербург, считая эти два письма официальными.

Однако Николай думал иначе. Да и как он мог думать, если покойный император оставил своё завещание и письмо с отречением Константина в полной тайне, не посвятив в них даже самого Николая?

Но прежде, чем Михаил прискакал в Петербург, произошли события, которые поставили Николая перед необходимостью присягнуть старшему брату.

Да, завещание Александра было зачитано в Государственном совете, да, отречение Константина было признано добровольным и подписанным им, однако Николай полагал, что он отказался от престола, будучи великим князем, а не императором, а в силу закона о престолонаследии только Константин имел право занять российский трон.

На другой же день все войска в Петербурге присягнули новому императору, Константину, на церковных службах ему провозглашалось «здравие», и по всему Петербургу пошли гулять слухи о новом императоре, который до сих пор сидит в Варшаве и не изъявляет никакого желания появиться в своей столице.

Николай сам способствовал этим слухам: желая показать, насколько его стремление царствовать законно, он первым принёс присягу старшему брату, хотя знал уже об его отречении.

Михаил прибыл в Петербург и прежде всего прошёл к матери. Он привёз письма Константина, и Мария Фёдоровна должна была удостовериться, что у её второго сына нет стремления занять российский престол.

Долго сидела она с Михаилом, читая письма Константина и расспрашивая самого младшего сына о последних днях и часах его пребывания в Варшаве. Она поняла, что Константин не приедет в Петербург, как настаивал Николай, что отречение его верно и неизменно, но маленькая деталь царапнула её сердце: Константин не приводил к присяге Николаю свою Варшаву — то ли ждал официального приказа, то ли затаился, выжидая, что будет в Петербурге.

Однако она вышла к Николаю, ожидавшему в приёмной, с весёлым лицом.

— Ну, Николай, преклонитесь перед своим братом — он заслуживает почтения и высок в своём неизменном решении предоставить вам трон...

Но преклонения в голосе Николая не было.

— Прежде чем преклониться, позвольте мне, матушка, узнать, почему я должен сделать это, ибо я не знаю, чья из двух жертв больше: того ли, кто отказывается от трона, или того, кто принимает его при подобных обстоятельствах.

Николай всё ещё считал, что Константин должен приехать в Петербург, отречься от трона уже как император. Тогда вступление его, Николая, на престол выглядело бы законным в глазах всего народа и все слухи об узурпации трона пресеклись бы в самом зародыше.

— Одних сих актов недостаточно, — говорил Николай матери, — необходимо прибавить к ним манифест от Константна, который освободил бы его от присяги, ему данной.

Мария Фёдоровна согласилась с мнением будущего императора, и снова и она, и Николай писали к Константину с убеждением, что одних актов Александра недостаточно, необходим и его приезд в Петербург, и его новое отречение, уже как императора. Письмо было отправлено с фельдъегерем. Константин получил его скоро и раздражённо отвечал матери и брату, что приглашение приехать в Петербург он принять не может, уверяя, что удалится ещё дальше, если всё не устроится согласно воле покойного государя, и поясняя, что непреложное и ни в чём не изменившееся его отречение не может и не должно быть извещено ни в какой другой форме, как только через обнародование завещания покойного Александра и всех приложенных к нему актов.

Оба отстаивали свою правоту: Константин хотел убедить всех, что поступает по воле брата, что лишь это священно и нерушимо для него. Николай же требовал закона, не давшего бы ему возможности не восходить на трон, но ставшего бы и для него непреложным и единственным.

Константин не желал трона, Николай не желал незаконного восшествия — разные точки зрения привели к печальным последствиям...

Пока братья препирались, настаивая каждый на своём, по Петербургу поползли слухи об узурпации трона. Этим воспользовались участники тайных обществ. Трёхнедельное междуцарствие словно бы нарочно было создано для восстания.