Зинаида Чиркова - Корона за любовь. Константин Павлович

Она горячо обняла Ласунскую, всё ещё помня, как встретила её на дороге с перевёрнутым возком, потом сделала небольшой реверанс и её сыну.

— Счастлив познакомиться. — Густой голос заставил её взглянуть прямо в лицо Полю.

Взглянула и отпрянула, бледность сразу покрыла её розовое лицо. Редкие рыжеватые бачки по сторонам округлого лица, низкий широкий лоб со взбитым по последней парижской моде хохолком, влажные красные губы, длинная, чисто выбритая верхняя губа и коротенький, словно бы обрезанный бритвой крохотный подбородок, утопающий в белоснежном жабо...

«Великий Боже!» — пронеслось у неё в голове. Но мокрые губы не вытянулись в поросячий пятак, а низко наклонились над её рукой, и она почувствовала влажный чмокающий поцелуй.

— Извините, маман, — повернулась она к матери, — я в таком виде, мне необходимо переодеться...

— Да и мы по-простецки, — только и успела кинуть ей в спину Ласунская, проводив взглядом взбегавшую на второй ярус девочку.

— У вас такая взрослая дочь, а вы никак не выглядите старее её, — галантно заметил Поль, проходя вслед за Варварой Алексеевной в малую гостиную, где она обычно принимала самых близких друзей.

Варвара Алексеевна вспыхнула от удовольствия и смущения: давненько ей, матери пятерых детей, никто не говорил таких тонких комплиментов — и оттого сразу почувствовала расположение к субтильному, но щегольски разодетому молодому человеку. Знал Поль, чем взять стареющих женщин: один-два комплимента, намёк на неувядающую красоту, три-четыре цветка из модного цветочного магазина, и вот уже расположение и доверие завоёвано...

Маргарита влетела на второй ярус дома, промчалась в свою весёлую светлую горницу и упала головой в мягкую подушку. «Боже милостивый, — пронеслось в её голове, — не дай, Господи, свершиться, огради меня, спаси меня...»

И в то же время неотвязно билась в ней смутная мысль о неотвратимости судьбы, о том, что свершится то, что должно свершиться, и никакие молитвы, никакие мольбы тут не помогут. Она вытерла сухие глаза, горевшие от невыплаканных слёз, взяла новый модный французский роман и принялась глядеть на чёрные буквы, бегущие по белому листу. Но сама не понимала, то ли читает, то ли видит между строк свою горькую судьбу. Кончилось, видно, время её счастья, наступает время судьбы, от которой не спрячешься в подушку, не ускачешь и на Голиафе.

Она так и не сошла вниз, страшась одного лишь взгляда на это знакомое по её видению лицо, отговариваясь головной болью. Варвара Алексеевна недоумевала, посылала за дочкой несколько раз, но получала один и тот же ответ:

— Барышня головкой маются.

Варвара Алексеевна пожимала плечами, пышными и слегка увядшими, но с удовольствием слушала скромную болтовню Поля, перемежавшего парижские новости изящными комплиментами хозяйке дома.

Этот первый визит Поля вызвал в душе Варвары Алексеевны целую бурю: вот бы достался её старшенькой такой муж — сдержанный, добрый, любящий, вежливый и изысканный. И как только мог родиться в такой опальной семье такой молодой человек! Она с удовольствием разглядывала красивую трость с набалдашником из слоновой кости и круглую шляпу по парижской моде, небрежно брошенные на овальный столик у двери малой гостиной, туго натянутые чулки, подвязанные алыми бантами, его щегольски взблескивающие башмаки на каблуках, кружевные манжеты и скромно выглядывавшие из-под синего бархатного камзола высокие снежно-белые воротнички, подпирающие упитанное лицо. Даже крохотный его подбородок, теряющийся в волнах кружевного жабо, нравился ей.

«Скоро и Маргарите быть невестой, — думала заботливая мать, — а она вон какая дикарка, убежала от гостей и нейдёт вниз. Ну погоди, задам я тебе головомойку, попомнишь своё неприличное поведение...»

И она с особенным жаром и вниманием расспрашивала Поля и его мать, сиявшую от гордости за сына. Варваре Алексеевне ещё и в голову не пришло, что Поль может стать женихом Маргариты, а уж у Ласунской были прямые виды на её старшую дочку.

— Маман, ну какая же из неё жена? — капризно выгнув пунцовые губы, говорил он матери после первого памятного визита к Нарышкиным. — Лицо что твой блин, русское, будто от крестьянки выдалась, глаза таращит, и нет в ней шарма, ничего изящного...

— А уж как много красы даёт ей и имение богатое, и роскошь такая, что все твои долги ничто перед этим! Восемь тыщ душ — где ж ты найдёшь ещё невесту с таким приданым?

— Всё-то вы, маман, о деньгах да о деньгах, — рассеянно проговорил Поль. — Берите с меня пример: я никогда о них не думаю...

Вдова молча окинула сына взглядом. Да, он никогда о деньгах не думает, кутит, мотает направо и налево и не знает, как тяжело они достаются ей, как из-за каждой копейки ссорится она со старостой, простым мужиком, умеющим тоже хорошо считать.

— А уж худышка, кости торчат, — продолжал бурчать Поль.

— Да и не возьмут они тебя, род Нарышкиных такой знатности, что нам с тобой и не снилось. Из этого рода была Наталья Кирилловна, мать Петра Великого, и такой он обширный, что везде у этого рода свои руки да свои уши.

— Что мне до их ушей, — отозвался Поль, — коли связать меня хотите и свободы лишить...

— Ах, Поль, разве я не думаю о твоём будущем, разве не о тебе забочусь? Подумай, много ли надо мне, бедной вдове, а ты человек молодой, тебе надобно и служить, и жить весело, и богатства у нас с тобой одни долги да мыши, ведь и за квартиру не плачено уже за целых пол года, и где ж я денег наберу для этого?

— А что, разве добряк царский сын Константин Павлович не раскошелился для бедной вдовы? — съязвил Поль.

— Не дали мне места для тебя при дворе, да и ничего не дали, — скромно потупив глаза, произнесла мать. Ох, как не хотелось ей говорить Полю о заветных двухстах рублях!

— А ваш кошелёк я давно видел, — усмехнулся Поль, — да и кое-что позаимствовал...

Ласунская побледнела, схватилась рукой за пазуху. Поль усмехнулся: теперь он знал, где мать хранит деньги.

— Поль, — взмолилась мать, — эти двести рублей годятся на подарки да букеты для невесты, а если выгорит дело, если окручу тебя с Нарышкиной — купаться будешь в деньгах...

— Ладно, — поднялся Поль, — мне некогда, сегодня в клубе Английском должна состояться игра, и мне надо ехать...

— Поль, прошу тебя, умоляю, не играй, последнее прокутишь, что тогда? В долговую яму попадёшь, кто тебя выручать будет?

— Вы, маман, — даже не повернувшись к матери, прошипел Поль, — да не каркайте перед игрой. Уж проиграюсь, тогда и женюсь...

Он быстро вышел. Вскоре она услышала, как гикнул под окном кучер на щегольских козлах выезда, и покатили от дома лёгкие саночки с единственным её сыном...

К обеду Маргарита вышла бледная, и, хоть её зелёные глаза были сухи и горели огнём, мать сразу обратила внимание на её необычный вид.